Владимир Малыхин - Наследник

— Как всегда коротко и ясно!

— Исторический документ!

— Хорошо, — кивнул, головой Сталин, — Постановление ГКО принимается. Отныне Москва на

осадном положении. Надо, чтобы она стала для врага неприступной крепостью. Думаю, это всем

ясно. Заседание окончено.

С этими словами он подошел к аппарату прямой связи "ВЧ" и начал вызывать командующих

военными округами, тыловых районов страны.

* * *

Выскочив утром из подъезда, Виктор увидел на стене дома незнакомую белую афишку, подбежал и

быстро прочитал. Начиналась она словами: "Сим объявляется... Эти непривычные для его глаз и

слуха слова тут же почему-то, мысленно перенесли его в Петроград первых дней Революции. Они ему

чем-то напоминали слог первых революционных приказов и декретов. А слова о том, что

провокаторов, шпионов и прочих агентов врага нужно расстреливать на месте, привели его в восторг.

Именно такие слова он давно хотел услышать по радио или прочитать в газете. — Давно пора! —

радостно подумал он. И ему вдруг вспомнились слова песенки из кинофильма "Человек с ружьем", в

которой рассказывалось о том, как оборонялся от врагов революционный Петроград:

Черные силы метутся,

Ветер нам дует в лицо.

За счастье народное бьются

Отряды рабочих бойцов.

Насвистывая мотив песенки, он бодро и весело зашагал к заводу.

* * *

Скоро Москва стала военным лагерем. Доты, дзоты, противотанковые рвы и ежи, заграждения из

колючей проволоки опоясали и перекрыли не только ближние подступы к столице, но и многие ее

площади, улицы и перекрестки. Зенитные батареи глубже зарылись в землю, на крышах многих

домов зорко насторожились спаренные зенитные пулеметы, по улицам цокали подковами

кавалерийские патрули. Круглосуточно работали оставленные в городе цеха заводов, фабрик,

мастерские. А со стен домов, с телеграфных столбов, заборов, рекламных щитов, цехов и заводских

проходных — черным по белому: "Сим объявляется...".

* * *

О ноябрьском параде на Красной площади Виктор услышал в своем цехе по радио. Все кто

работал, собрались у репродуктора и, затаив дыхание, слушали все, что происходило на площади.

Слыханное ли дело! Москва в осаде, а товарищ Сталин так спокойно и уверенно говорит о разгроме

немцев и грядущей победе! Потом начался парад. Виктор слушал марши и перед его глазами, как в

детстве в библиотеке у дяди Яна, проходили мимо ленинского мавзолея шеренги красноармейцев с

винтовками наперевес, давая клятву отстоять Москву от фашистов. Только теперь они давали клятву

не одному Ленину, но и товарищу Сталину, который, вопреки всяким дурацким слухам, не только не

уехал из Москвы, но и сам назначил и принимает этот парад. И вот короткий парад окончен. Сводный

оркестр под звуки марша "Прощание славянки" покидает площадь. С минуту никто не проронил ни

слова. Потом кто-то крикнул: — Да здравствует товарищ Сталин! — Все зааплодировали. Когда

аплодисменты затихли, вдруг раздался тенорок Андреича:

Слушай, рабочий, война началася,

Кончай свое дело, в поход собирайся!

Смело мы в бой пойдем за власть Советов,

И как один умрем в борьбе за это!

Поначалу все от неожиданности несколько растерялись, но тут же пришли в себя и опять шумно

зааплодировали. А старый мастер, стараясь перекричать овацию в свой адрес, скомандовал: —

Хватит! Хватит! Наши винтовки нынче — станки! Включайте рубильники и к бою, сынки!

На следующее утро Виктор написал еще одно, третье письмо, на имя райвоенкома. В заявлении он

писал: "Уважаемый товарищ полковник! Я опять вынужден отвлечь Вас от важных дел. Но после

парада на Красной площади, с которого они все, наверное, пошли на передовую, я не могу больше

ждать. Если и на это мое заявление ответа не будет, я поступлю по-своему".

* * *

Прошло две недели, но повестки из военкомата все не было. "Что же делать? — думал Виктор. —

Неужели опять идти на поклон к этому полковнику? Но ведь он может запросто и за дверь выставить,

от такого формалиста все можно ожидать. А может плюнуть на эту чертову повестку и обойтись без

нее?..". Но, обдумывая последствия этого шага, решил, что этого делать нельзя. Во-первых, он не мог

быть таким безжалостным к матери, во-вторых, он нарушил бы договоренность с отцом, а в-третьих,

его могли бы на заводе посчитать дезертиром трудового фронта... Нет, так поступить он не мог. Надо