Сергей Вейгман: Песни штрафников

– Расскажите о довольствии штрафных рот…

– Кстати, знаменитых «фронтовых ста грамм» или горячей каши на передовой никто не видел. Разве что, когда фронт останавливался. Помню, на Миус-фронте немцы бомбили переправы через Дон, и подвоза продуктов не было. Так мы убитых при артобстреле лошадей ели, которые у нас орудия таскали. Найдешь какую-нибудь конягу, отрежешь, сколько удастся, и сваришь. А то и у лошадей из торб овес воровали… Впоследствии меня ординарец выручал – он по горошинам умел гадать. И когда мы через польские села проходили, к нему бабы на гадание сходились. Все одно знать хотели: когда любимый с войны вернется. Платили продуктами. А однажды в Пруссии перед боем он мне и говорит: «Давай я тебе погадаю. Ты ж мой начальник». Подбросил он свои бобы и говорит: «Ну, Михаил, ты в рубашке родился». И действительно, я остался в живых…

– А деньги?

– Никто их у нас не видел. Да и расчетных книжек не было. Зачем тебе деньги, если завтра в бой идешь? Помню, взяли мы немецкий город Гумбиннен. Приходит ко мне товарищ и говорит: «Слушай, идем посмотрим, там ювелирный магазин брошенный». Немцы ведь за одну ночь вывезли большую часть населения Восточной Пруссии. Наши ребята в одной квартире даже теплый чайник нашли… Зашли мы в магазин, сбили замок. Видим – колечки всякие, бриллианты, блестит все. Ну а у меня тогда, прямо скажем, детские мозги были. Взял я кусок золота, взвесил на ладони – тяжелый… И бросил. Для нас тогда не существовало ценностей. Только мы вышли из города, немцы нас сразу в снег положили. Я лишь подниму голову, а вокруг меня снежные фонтанчики от пуль. Сами подумайте – на кой черт мне это золото?

– Были ли в вашем взводе случаи отказа подняться в атаку, самострелы?

– Когда я воевал на Миус-фронте, однажды получилось так, что из всех связистов в живых остался только я. И командир батареи говорит: «Нет связи с наблюдательным пунктом, который корректирует огонь. Ползи, восстанавливай». И дал мне одного человека для прикрытия. Я с катушкой – впереди, проверяю связь, а тот парень сзади ползет. Смотрю, он отставать начал, а потом и совсем ползти перестал. Когда связь восстановил, нашел его и спрашиваю: «В чем дело?» Он говорит: «Михаил, я ничего не могу с собой сделать. В начале войны нас взяли в плен и вели колонной. А тут наши «катюши» подошли и накрыли нас залпом. С тех пор, как только попадаю под артиллерийский обстрел, – не знаю, что со мной происходит, не могу себя контролировать». Для того чтобы вырваться из этой кровавой бойни, люди были готовы на все. В моем взводе самострелы, конечно же, бывали. Стреляли через буханку, чтобы на теле не было следов ожога, по которым определяли самострелы. И если ожога не было, то, как «искупившего вину кровью», самострельщика отправляли в тыл.

– Как относились штрафники к тем, кто не видел в них солдат, а считал обыкновенными преступниками?

– Однажды остатки нашей роты отвели в лес, где мы принимали пополнение. И приехал к нам какой-то офицер, только что окончивший курсы. Вел он себя вызывающе. Зашел я как-то раз на полянку, где он проводил с солдатами политбеседу. Стоит перед ним взвод – человек тридцать. Говорил он долго. И вдруг голос из задних рядов: «Слушай, ты долго будешь болтать? Мы с утра ничего не ели». На его приказ «выйти из строя», конечно же, никто не вышел. И он опять продолжает рассказывать. И снова голос: «В конце концов, ты долго будешь, е… твою мать, ерундой заниматься?» И тут офицер выхватил ТТ и выстрелил прямо в строй, на голос. Конечно, не знал он, кто это брякнул. Три человека были ранены. И всех троих забрали в госпиталь, как «искупивших кровью». А офицера этого я после первого боя уже и не видел. В бою ведь прокуроров не бывает. Кстати, когда наша рота придавалась другим частям, то какого-то особого презрения мы не чувствовали, и никто «заключенными» нас не обзывал. Нас так и называли – «штрафники».

– Насколько я знаю, на фронте вам довелось сражаться против русских в немецкой форме…

– Догоняли мы в Белоруссии какую-то дивизию. И на лесной поляне увидели группу солдат, которые били человека в зеленой тужурке. Я подошел, поинтересовался, в чем дело. «Власовца поймали», – ответили мне. Выяснилось, что человека били только за то, что на нем был немецкий френч, в которых тогда ходило пол-Белоруссии. Я, было, кинулся его защищать, да мои хлопцы остановили. «Не лезь, – говорят, а то и тебя повесят с ним на одном суку». И действительно – этого парня повесили. Правда, должен сказать, что дрались «власовцы» отчаянно и с невиданной злостью. Позднее один из наших штрафников рассказывал мне историю своего спасения. Во время боя против русской части вермахта он был ранен в руку. Рядом с ним лежал солдат, у которого был разворочен живот. И тот парень взял его кишки и положил на себя. После боя русские в немецкой форме добили всех раненных контрольным выстрелом в голову, а тот парень выжил… Впрочем, мы их тоже в плен не брали. Если живого «власовца» захватывали, весь магазин могли в него разрядить…