Василий Попов - Нелюди, противостояние

Для Фиксы они шли к новым горизонтам блатной романтики. Малины, падшие женщины и все остальное… Его здоровье не было подточено лагерями и вольными разгулами. Он рассматривал политических как лишний балласт или как необходимые в пути «консервы». Понятие морали, соответственно, было недоступно этому индивидууму.

Андрей Сергеевич – бывший начальник продовольственного склада одной из военных частей – преследовал ту же цель, что и Портной. Он бежал отдать наворованное им своей семье. Жена и двое сыновей прислали весточку из эвакуации.

Двумя остальными двигала месть. Капитан милиции в первые дни войны был арестован по доносу коллеги, увидевшего в этом единственный способ подъема по карьерной лестнице. В месть было заложено все то, что бывший мент увидел и испытал на пересылках. Те чувства, те эмоции, что были пережиты во время ожидания приведения смертельного приговора в исполнение.

Ильич – пограничник, начальник заставы – покинул расположение части за несколько часов до начала войны. Его сняли с поезда на полпути. Он не смог объяснить мотивы своего поступка перед трибуналом. Личные мотивы. Была затронута честь его жены. Вести в родном городке распространялись очень быстро. Сейчас он двигался к источнику их распространения. Он верил в успех второй попытки. В справедливость. В знаки судьбы, одним из которых считал то, что до сих пор не был расстрелян.

Свела их судьба в одном из бараков. И побег друг без друга был невозможен, так как был сложен в силу ряда причин. Неудача в начале побега отдала преимущество политическим. Но и малая часть уцелевших уголовников была опасна.

– Ты можешь шарить только у девок под юбками, да по карманам рабочего класса, – остужал шепотом Фиксу на очередном привале Портной. – В тайге ты потеряшка, а он военный погранец, это его стихия… Не время еще, не время…

Ильич не только распознавал знаки и хорошо читал местность, видя ее в графическом изображении, но и знал людей. Одергивание молодого зека старым, было для него очевидным, как и то, что без него они в тайге слепы. Поэтому у него есть время.

Третьи сутки пути снизили скорость передвижения группы. Не хватало сна, тепла и еды. Запасы были контролируемы, но заканчивались. Ильич давал людям больше отдыхать, видя, как быстро устают бывший начсклада и старый уголовник. Они становились обузой. И он видел это еще до начала побега. Как и видя неравенство в группе, отдал двух уголовников на растерзание охраны лагеря и их собакам. Он знал, что Игнатьева уберут зеки как неопределившегося, поэтому сделал ответный ход.

– Надо что-то решать с ними, – кутался в лагерную фуфайку Семенов, бывший милиционер, когда они с Ильичом черпали воду из канавы. – Потом может быть поздно…

– Они не дети малые и орудуют заточками профессионально. – Ильич понимал: для зеков не было секретом, кем был Семенов на воле. – Не думай, что Портной он, потому что шитьем занимался – пришил он народу достаточно, тонким стержнем, с ушком, как у иглы… И висит он у него сейчас под фуфайкой на веревке.

Семенов собрал промерзшую клюкву в руку, съев и поморщившись от кислоты, проговорил:

– Любишь ты подбодрить, Ильич. Почему и дорог. – Он заглянул в зеленые глаза Ильича. – Знаю я все про него, только и я ждать, пока меня на лоскуты резать начнут, не буду, повидал я ворья всякого за годы службы…

Ильич посмотрел на удаляющуюся фигуру Семенова и представил его в форме идущего по коридорам власти и сплюнул. Он был из другого ведомства и любви к служащим в органах испытывал ровно столько, сколько и к уголовникам. Тем более, что человек, нанесший оскорбление его жене, был следователем по особо важным поручениям.

Сумерки сгущались очень быстро, заботливо окутывая лес. Крикнула где-то таежная птица. Из-за верхушек нетронутых буреломом деревьев показалась луна. Повеяло дымом, и Ильич увидел разгорающийся костер. Донесся приглушенный говор сотоварищей. Он отправился к ним, разрабатывая в голове менее кровавый план избавления.

К ночи температура понизилась. Все прижались ближе к костру, молча смотрели в пламя. Каждый видел в нем встречу со своей целью. Пахло табаком и лесом. Свет от костра проявил улыбки на некоторых лицах. До сидящих возле костра донесся голос Ильича сквозь сладкую дрёму:

– Дежурим по два часа. Я первый, потом Сергеич и Семенов, затем остальные…

Кто-то забормотал во сне. Раздался храп, заглушающий треск костра. Ильич подкинул дров. Пламя обняло свежие корявые отростки деревьев.