Владимир Мороз - Сашка

– Нет, бабушка, у меня в карманах только патроны остались, даже спичек нет.

– Ох, патроны, патроны, – старуха горестно закачала головой, – ты их что ли, Аника-воин, жевать собрался? На кой они тебе? Шел бы ты домой, служивый, не видишь, какая силища прет?! Тут целая армия справиться не смогла, а ты туда же со своими патронами. Немец, он позверствует малость, пограбит, да и успокоится. Он же понимает, что ежели весной сажать будет нечего, то осенью с голоду подыхать начнет. Сам-то откуда будешь? По голосу на белоруса похож.

– Угадали, бабушка, полесский я.

– Так что ж ты домой-то не пошел? Люди говорят, что многие по домам разбежались, через чьи земли немцы пройти успели. И немцы, ежели белорусов или украинцев в плен берут, то по домам отпускают.

– Был я дома, – нерешительно сказал Сашка, думая, стоит рассказывать старушке про разговор с матерью или нет, – много зла от немца, бабушка, такого зла, что страшно рассказывать. Я от самой границы иду, с самой первой минуты на войне.

– А ты расскажи, милок, я-то уже до утра не усну, так что времени много. Только вот доешь все, а потом и будешь рассказывать, а то какой рассказ на голодный желудок!

Старуха встала, оставив Сашку одного, и принялась в полутьме возиться по дому, что-то вытаскивая из сундука, стоящего около стены. Сашка доел щи с картошкой, от тепла и сытости сразу захотелось спать, молодой организм устал находиться в состоянии постоянного стресса и настойчиво требовал отдыха. Старуха еще бродила по дому, а Сашка уже уснул, положив голову на стол. Вытащив соломенный тюфяк и одеяло с подушкой, она постелила все это на скамье, подошла к Сашке и долго стояла, глядя на него.

– Ох, это ж надо так дитя довести! – в сердцах вздохнула она и принялась толкать Сашку: – Эй, служивый, забирайся на печь, там протоплено, да ложись спать. Завтра мне про свои мытарства поведаешь.

Сашка с трудом оторвал сонную голову от стола, пытаясь понять, где он находится. Вспомнив, замахал руками:

– Что вы, бабушка! Где это видано, чтобы гость на хозяйском месте спал! Я на полу лягу, не беспокойтесь.

– Лезь на печь, говорю, – голос старушки вновь стал властным, – с твоим кашлем только на полу и спать. Сам не выспишься и мне уснуть не дашь. Я себе уже на лавке постелила.

Поняв, что возражать бесполезно, Сашка забрался на горячую печь, положил голову на подушку и тотчас же уснул крепким беспробудным сном.

Проснулся он в середине дня от звука голосов, раздававшихся в хате. Первый голос принадлежал взрослому мужчине, второй – хозяйке.

– Степановна, – говорил мужчина, – сколько раз тебе говорить, что за укрывательство красноармейцев тебя ждет расстрел. Староста не ясно, что ли, на сходе зачитывал? Новая власть требует немедленно докладывать обо всех таких случаях. Ты что, хочешь, чтобы я супротив немца пошел? Так он меня потом первого и расстреляет вместе с семьей. А оно мне надо? У меня четверо детей по лавкам сидят.

– Ну, какой он красноармеец, – голос старухи звучал спокойно, – сопляк совсем, ребенок. Пожалей ты его, Яков Кузьмич, помрет он в этом лагере, совсем ведь дохлый.

Сашку словно молнией ударило: да это ж сосед-полицай пришел! И сейчас о нем, о Сашке, они со старухой и разговаривают. Решают его судьбу. А он все проспал. Да и винтовку оставил вчера около стола. Растяпа! Его теперь голыми руками можно брать. Сашка замер, прислушиваясь к каждому слову.

– Ой, Степановна, подведешь ты меня под монастырь! Ты думаешь, они меня пожалеют, ежели узнают? Меня-то ладно, а с детьми моими что будет?

– Так я, Яков Кузьмич, никому не скажу.

– Ты, может, и не скажешь. А ежели кто-то еще видел, как он к тебе заходил? Я до ветру ночью вышел и то слышал, как твой постоялец кашляет. Или ты думаешь, у нас в деревне что-то скрыть можно? Ты на одном конце кашлянуть не успеешь, а на другом уже скажут, что полные штаны наложил. Так что, Степановна, не обижайся, а твоего постояльца я забрать должен.

– Да ты что, Яков Кузьмич, сдурел, что ли? – старуха перешла в наступление, – тогда давай меня, соседку свою, тоже арестовывай. Проведи меня по селу под дулом винтовки. Думаешь, односельчане тебя зауважают сильно? Или новая власть наградит? Или детям твоим счастье будет? Я ж тебя с самого детства знаю, соседями, почитай, всю жизнь рядом прожили. Дети твои мне как внуки стали. Когда твоя Матрена померла, кто с ними сидел? Кто их воспитывал? Или ты забыл, что они меня бабушкой зовут? Перед ними-то стыдно потом не будет? – старуха перешла на громкий злой шепот.