Лев Константинов - Схватка [Журнальный вариант]

Подошли к хате Блакытного. Родственница Хмеля, знавшая все в округе, утверждала, что тот жил один.

Беркут легонько стукнул в ставню. Никто не отозвался. Эсбековец забарабанил сильнее. Остап откликнулся сонным голосом:

— Кого там лихая годына носит? Нечай, ты?

— Вы Остап Блакытный? — Беркуту приходилось перекрикивать метель.

— Ну, допустим, я, — после паузы не очень приветливо откликнулся Остап.

— Вам прислала привет Мария Григорьевна Шевчук. Может, пустите погреться и пересидеть до утра, а то продрог в эту кляту завирюху, а где сильрада — не знаю.

— Чего так поздно? — недоверчиво расспрашивал Остап.

— На работу к вам назначили, завклубом. Вышел из райцентра утром и приблудил в непогоду.

Беркут потоптался, погрохал сапогами о крыльцо, чтобы Остап понял, как ему холодно.

Остап не торопился открывать. Его встревожило это позднее посещение. Где-то в глубине души он надеялся, что его бывшие соратники по бандитскому подполью забыли о нем, им не до мести после сокрушительного разгрома. И в то же время он внутренне был готов к тому, что однажды ночью вот так, как сегодня, постучат в окно и вызовут «для разговора». Да и кроме того, Беркут в самом начале допустил ошибку: Мария никогда не называла Остапа по кличке, только по имени. Остап насторожился. Сколько их там, за дверью? Один? Двое или трое? Но что-то надо было делать, и Остал погремел запорами.

— Никак не нащупаю этот чертов гак, [41] Гак — крюк (укр.). — недовольно сказал он, — сейчас зажгу лампу…

А дальше все произошло в считанные секунды.

Остап внезапно открыл дверь. Керосиновая стеклянная лампа полетела в лицо Беркуту, который не успел ни отклониться, ни прикрыть хотя бы лицо руками. Эсбековец взвыл от жестокой боли. Он повалился в сугроб, чтобы снегом сбить ручейки пламени, поползшие по одежде. Остап с топором кошкой прыгнул на него. Пока Хмель сообразил, что надо выручать напарника, было уже поздно — топор опустился на голову Марка. Хмель схватился за автомат, он выжидал, когда Блакытный выпрямится, чтобы стрелять наверняка. Остап увидел его и понял, что теперь ему не уйти — сейчас, через мгновение встретит смерть.

Тихо, приглушенный метелью, хлопнул пистолетный выстрел. «Боевик» удивленно посмотрел куда-то в сторону и вдруг начал валиться на бок. Остап подхватил его автомат, отбежал за толстую грушу, подпиравшую хатенку, и упал в снег. Он подумал, что пришли трое, и тот, третий, которого он не заметил, случайно попал в своего. Остап не захотел укрыться в хате — его оттуда просто выкурят, сунув спичку под соломенную стриху. [42] Стриха — крыша (укр.). А здесь, во дворе, он на свободе и сможет продержаться, пока подоспеют на помощь свои, хлопцы из истребительного отряда. Теперь, когда у него в руках был автомат, Блакытный чувствовал себя уверенно: пусть сунутся. Он всматривался в темноту, исполосованную метелью, — где третий?

— Остап, не стреляй, — услышал он вдруг чей-то окрик. Голос показался ему знакомым, но Остап решил никому не доверять и промолчал, чтобы не обнаружили, где он лежит.

— Остап, это я, Малеванный…

Лейтенант Малеванный отделился от стены сарая. Остап поднялся ему навстречу.

— Опоздал немного, — сказал Малеванный.

— Здорово стреляешь, — Блакытный пытался скрыть страх, который вдруг остро ударил по сердцу, — ведь еще немного и… — Он даже не сообразил спросить, с чего вдруг Малеванный очутился в эту ночь у его хаты.

Оба националиста не шевелились — значит, наповал. Ветер сбил с Беркута пламя и уже начал заносить его снегом. Второй бандит лежал поперек порога, кровь растопила снег на ступеньках. Остап перевернул его, всмотрелся:

— Хмель…

— А там кто? — кивнул Малеванный на сугроб.

— Того не знаю…

…О всех событиях этой ночи Сороке стало известно из донесений информаторов. Они же сообщали, что Блакытный-Ничепорук срочно выехал на курсы шоферов — колхоз послал его учиться.

Ива срочно потребовала встречи с Сорокой.

— Я не могу выполнить ваш приказ, — созналась откровенно. — Эта ваша Шевчук или погибла, или ее переправили в глубь страны, не может человек не оставить после себя абсолютно никакого следа.

— Иного выхода нет, — отрубил Сорока. — Двое уже погибли, пытаясь распутать этот узел. Сорвана важнейшая операция. Так неужели мы можем допустить, чтобы она осталась в живых?