Андре Мальро - Надежда

Скали вспомнилось, как самолет Марчелино сражался с охватившим его огнем.

— Существуют справедливые войны, наша в данный момент, — продолжал Гарсиа, — не существует справедливых армий. И когда интеллектуал, человек, дело которого — мыслить, вдруг заявляет, подобно Мигелю: я расстаюсь с вами, поскольку вы не блюдете справедливость, я считаю, что это безнравственно, мой добрый друг! Существует политика справедливости, но справедливой партии не существует.

— Вот дверь, открытая для любых махинаций…

— Всякая дверь открыта для тех, кто намерен ее высадить. Достоинство жизни подвластно тем же законам, что и достоинство духа. Порукой за политику в области духа, проводимую народным правительством, служат не теории наши, а наше присутствие здесь и в этот миг. Этика нашего правительства зависит от нашего рвения, от нашей самоотверженности. Духовная жизнь в Испании станет не таинственной потребностью неведомо в чем, она станет тем, чем мы ее сделаем.

Неподалеку от них занялся новый пожар.

— Мой добрый друг, — сказал Гарсиа иронически, — освобождение пролетариата будет делом рук самих трудящихся.

Пожарные, которые на своих лестницах застыли в неподвижности, как наводчики, направив кипящие струи в пламя, охватившее «Савой», внезапно вздрогнули, шланги у них в руках дернулись, как удилища У рыбаков в момент подсечки. И само пламя на миг стало неподвижным: где-то сзади с грохотом взорвалась фугасная бомба.

«Они успевают поджигать быстрей, чем мы успеваем гасить», — подумал Мерсери.

Раньше он полагал, что сможет быть полезным Испании в качестве советника, а то и полководца; после взятия мыловаренного завода он снова стал начальником пожарной команды. И никогда еще он не был так полезен. И никогда еще его так не любили. И никогда на фронте ему не случалось вести с врагом такие схватки, как та, которую он вел вот уже двадцать часов. «Огонь лицемерен, — говорил он, — но когда есть сноровка, не правда ли…» — и слегка подкручивал ус. В противопожарной робе он с тротуара напротив вглядывался в скопления огненных языков, как в скопления противника во время атаки. Груды углей снова и снова занимались пламенем: кальциевые зажигательные сегменты было невозможно погасить. И все-таки очаг справа был, бесспорно, потушен, над ним по ветру, который дул со стороны Сьерры, стлались густые белые дымки, подрумяненные отсветами пожара.

Оставалось четыре шланга на три очага, но эти очаги были не более чем в четырех метрах от соседнего дома.

Очаг слева снова ожил.

Покуда огонь в этом очаге не набрал силы, можно было потушить пожар в самой опасной точке — справа. И снова шланги дернулись на фоне окаменевшего пожара: второй фугас, теперь где-то спереди.

Мерсери попытался вслушаться: несмотря на темноту в воздухе было много фашистских самолетов; мадридские пожары служили им отличными ориентирами. Десятью минутами раньше были сброшены четыре зажигалки. Крупнокалиберные снаряды все так же падали в рабочие кварталы и в центр города: издали доносилась канонада легкой артиллерии, к ней примешивался грохот сражения, иногда ее перекрывал вой сирен, звонки санитарных машин и треск пламени, сопровождавшийся каждый раз гейзером искр. Но Мерсери не слышал рева пожарных машин, возвещавшего, что прибыло подкрепление.

Третья авиабомба на той же линии. Когда Мерсери сражался с огнем, никакие бомбардировщики, будь их хоть пятнадцать, не вынудили бы его сдвинуться с места и на сантиметр.

Центральный очаг вдруг заполыхал вширь, но почти сразу же съежился. «После войны я стану игроком…» — подумал Мерсери. Очаги в левой оконечности были обезврежены. Если подкрепление подоспеет… Мерсери ощущал себя Наполеоном. Он весело подкрутил усы.

Крайний справа пожарный выронил шланг, на мгновение повис на лестнице, между перекладинами которой застряла его нога, затем свалился в огонь; остальные успели спуститься по перекладинам параллельно друг другу.

Мерсери подбежал к тому, который первым ступил на землю.

— Нас обстреливают! — сказал тот.

Мерсери огляделся: ни один из ближайших домов не был такой высоты, чтобы представилась возможность стрелять из окон. Но целиться могли издалека: силуэты пожарных были четко видны, фашистов же в Мадриде хватало.

— Попадись только он мне, подонок! — сказал другой пожарник.

— Мне сдается, больше похоже на пулемет, — сказал третий.

— Ты, часом, не спятил?