Ольга Сарник - Карьера Югенда

Ведь большинство людей гораздо примитивнее, чем мы себе воображаем. Массы считают истиной ту информацию, которая наиболее им знакома. Вот почему пропаганда должна быть простой и без конца повторяющейся. Управляет общественным мнением тот, кто способен свести проблемы к простейшим выражениям и у кого хватит смелости постоянно повторять их в этой упрощенной форме, несмотря на возражения интеллектуалов. Притом пропаганда должна быть занимательной, необычной, красочной, перенасыщенной информацией. Но основные идеи должны повторяться с неумолимой настойчивостью, формируя нужную картину мира. Функция пропаганды заключается вовсе не во взвешивании правоты различных людей, а в выделении одной, нужной, правоты, в защиту которой эта пропаганда выступает. Задача пропаганды состоит в служении нашей собственной правоте. Как только наша пропаганда признает хотя бы слабый проблеск справедливости оппонента, неминуемо возникнут сомнения в нашей собственной правоте.

Гёббельс неторопливо подошёл к лакированному столику в углу, взял стакан и принялся придирчиво рассматривать его на свет. Убедившись в его кристальной прозрачности, он налил воды из графина, сделал хороший глоток. Затем подошёл к машинистке и внезапно накрыл своей миниатюрной лапкой её изящную ручку. Та вздрогнула. Гёббельс пользовался у служащих женской половины Рейхсканцелярии дурной славой.

Может, он просто даёт понять, что это записывать не надо? Секретарша страшно близко увидела его глаза и отпрянула.

– И правда, и ложь – как вода. Они есть повсюду, – вкрадчиво прошептал Гёббельс ей в самое ухо. – Главное – отфильтровать их. И дать выпить. Немедленно.

Он ловко поставил стакан с водой возле пишущей машинки и заключил секретаршу в объятия. Как удав.

III

А мы гордо вышагивали вдоль зеркальных, натёртых до блеска витрин, так знакомых нам с детства. Небесная синева капитулировала перед наступившей ночью. Зато резко выступил выведенный серебром серп полумесяца. Только на западе небо зеленело, как яблоко. Где зажглись фонари, там месяц исчез, зато уютно осветились пушистая травка на газонах, брусчатка мостовой и нарядная дрезденская публика.

Воздух был наполнен дурманящим ароматом сирени. Всё дышало счастьем, точнее, его предвкушением. А счастья, наверное, и не бывает… Ведь то, что мы принимаем за счастье, оказывается лишь его предвкушением.

Вон они, те кусты сирени, старые знакомые! М-да, много с ними связано… воспоминаний. И приятных, и не очень.

Дитрих, никогда в жизни не заботившийся о своей внешности, не спускал глаз со своего отражения. Военная форма действительно ему очень шла. Поэтому переодеваться в штатское он наотрез отказался, и щеголял в новых погонах, как ребёнок.

По лицу Дитриха блуждала рассеянная улыбка, как у влюблённого дурачка. Удивительно, что мундир не лопнул по швам – так его владельца распирало от гордости! Дитрих украдкой бросил взгляд в витрину и наконец не выдержал:

– Так и до генерала рукой подать! Ты же поедешь с нами на восточный фронт?

Я напустил на себя унылый вид и промямлил:

– Я не могу… мне нельзя…

– Почему это? – вскинулся Дитрих.

– Мне немец один не велит, – промямлил я и украдкой взглянул на Дитриха.

– Какой ещё немец? – Дитрих аж остановился. И с подозрением меня оглядел. С головы до ног. – Что за тип?

– Не беспокойся, он чистокровный немец, – поспешно заверил я и с трудом подавил улыбку. – Брюнет…

– Да что ты мелешь? Кто он такой, чёрт его дери?! – заорал Дитрих. Никогда он не был таким нервным…

– Завтра утром он будет ждать меня в части. Обещаю, я вас познакомлю!

Поздно! Дитрих уже завёлся. И затарахтел:

– Что за сукин сын не пускает тебя на войну? Покажи мне его! Твоё отечество зовётся Германией! Люби его превыше всего и больше делом, чем на словах! А ты даже на словах не любишь!

Да так назидательно! Чёртов Нильс! Испортил мне друга.

– Я делом и люблю. Слыхал, что инспектор сегодня утром говорил?

Но Дитрих меня словно не слышал. Мне порой казалось, что собеседник ему больше не нужен. Ему достаточно слушателя. Покорного, молчаливого, согласного слушателя! И Дитрих продолжал ненавистным мне тоном лектора:

– Каждый твой соотечественник, даже самый бедный – это частица Германии. Люби его, как себя самого!

Я с готовностью распахнул объятия:

– Не представляешь, как я люблю тебя, дорогой соотечественник! Даже твоё богатство мне не помеха!