Марк Агабальянц - Моя семья. Память…

Слабая надежда на то, что при немцах будет лучше, ну хоть что-то лучше, чем до них при большевиках, очень быстро сошла на нет. Братья поняли, что эта надежда, если и была, то зиждилась только на желании, большом желании, чтобы было лучше. Природным оптимизмом семья не отличалась, разве что Бодя – он ведь адвокат, хороший адвокат, а адвокат должен уметь оправдывать даже самую-самую мразь. Они тешили себя рассуждениями о «великой европейской культуре», всей семьёй наперебой цитировали Шиллера и Гейне, хотя те к той поре уже были запрещены в фашистской Германии. Но ведь они, хоть и запрещённые, всё же были немцы! И эти, которые вошли в дом – в прямом и переносном смысле этого понятия: «вошли в дом» – они тоже были немцы. Один из них даже открыл пианино и, полуприсев, пробежал пальцами по клавишам. Братья переглянулись, подбодрили друг друга взглядами – вот, мол, смотри! Они-то хорошо помнили, как прежние непрошеные визитёры – красноармейцы – они этот же самый инструмент экспроприировали. Красноармейцы знали слово «экспроприация», но толком не знали, как называть само пианино, склоняя его от «балалайка», до никому неизвестной «бандулайки». А эти – поди ж ты! Вот, походя – закинул автомат за спину, чтобы не мешал, присел, чуть согнув ноги в коленях, и наиграл что-то запросто. И второй, оттеснив его, прошёлся двумя тремя арпеджиями. И потом офицер… Тот не спеша стянул с рук перчатки, отложил фуражку, пододвинул табурет, основательно сел к инструменту. Погладил клавиатуру, как бы смахивая пыль, уважительно провёл ладонью по надписи «Becker», прочтя её с пиететом и заиграл Шумана… На звуки в комнату заглянули Виргуня с Ниной, но братья незаметно их выпроводили.

Все очень хорошо помнили, как те, «предыдущие» – это было лет двадцать с лишним назад – ворвались в комнату гурьбой, как с нескрываемым любопытством рассматривали они предметы «буржуазного быта», как не особенно церемонясь подошли они к «пианине» и, даже не открывая клапа, безапелляционно заявили: «Эту будем экспроприировать». И как ни пытались им возразить, что это не роскошь, а музыкальный инструмент, что в доме есть музыканты и фортепиано здесь совершенно необходимо, но они не слушали никого. «Выноси», – скомандовал их старший. И они вынесли, неосторожно, неумело, обивая углы и грохоча по ступеням. А эти, теперешние – бережно открыли, аккуратно сели, почтительно прочитали и заиграли.

«Взято … 18 декабря 1918 года: рояль «Беккер» №97012, табурет к нему мягкий, бюро две штуки, гардеробов четыре (два красного дерева), шифоньер один и так далее … А рояль куды пошёл? Пошёл в собес, во 2-й дом… «Что-то не видел я там такого рояля, – подумал Остап»

Братья вспоминали то старое, пока немец играл, играл хорошо и долго.

Они вспоминали, как безутешно тогда рыдала Виргуня – она была ещё подростком, занималась на фортепиано и такое обращение с её инструментом было для неё шоком. Как мама, поджав губы, ушла в свою комнату, открыла своего неизменного Чехова и углубилась в его тёмный девятнадцатый век, чтобы отвлечься от наступившего «светлого» безумия двадцатого. Тогда ещё был жив папа, но и он, несмотря на то, что обидели его единственную дочь, повернулся ко всем спиной и стал поливать розы на подоконнике. Может он сделал это, чтобы скрыть слёзы… видимо, так. Незадолго до того он отдал «новым хозяевам» свои знаменитые на весь край, на всю Россию роскошные виноградники. Что уж теперь убиваться по какому-то там фортепиано…

«Они не знают, что такое коммунизм, но при этом точно знают, что коммунизм освободил их от гнёта ответственности за происходящее вокруг…»

Но братья, по молодому своему задору, по юношеской вере своей в справедливость пошли в комиссариат, с трудом нашли какого-то уставшего большевика-революционера, худого, с седеющей щетиной, наперебой стали ему втолковывать, что инструмент, который вывезли от них, необходимо им вернуть. И им удалось убедить его в том, что пианино нужно для их сестры, потому что она учится в музыкальном техникуме и, вот так же, как ему, комиссару, нужен его наган, для того, чтобы «устанавливать советскую власть», так же и ей нужен инструмент, чтобы в ту власть «нести культуру»… Что произвело впечатление на комиссара, осталось неизвестным, но через пару дней к дому подъехал грузовик и несколько красноармейцев, уже более бережно, спустили с него «Becker» и внесли его на прежнее место. Виргуня даже запрыгала от радости. А один из солдат – он был чуть старше остальных, они между собой называли его «батя» – он подошёл к девочке, улыбнулся ей мягкой улыбкой и по-отечески потрепал её по щеке. «Играй, дочка…», сказал он и они вышли…