Брюс Федоров - Вестники Судного дня

Потом оба, тесно прижавшись друг к другу, долго лежали на Вериной кровати с широко раскрытыми глазами и любовались неземной красотой, не сводя глаз с оконного проема, за которым размашистыми зелено-фиолетовыми сполохами их приветствовало Северное сияние. Им было покойно и хорошо на душе. Не было больше покосившейся, вросшей в метровые снега избушки и этой неопрятной убогой кровати с разбросанным тряпьём, втиснутой в крошечную комнатушку. В такие редкие моменты даже самый потерянный человек может быть счастлив и мечтает вернуть в разуверившееся сердце надежду на лучшую жизнь и высшую благодать.

– Если тебе приспичит, Сеня, – говорила Вера, смеживая сонные веки, – то ты не тушуйся, делай своё дело. Мне и во сне приятно будет.

Судьба благоволила Веденину. Всюду можно встретить порядочных людей и надеяться на их поддержку и сочувствие. Часто бывает так, что люди неделями и месяцами постоянно встречаются, проходят мимо, а то и перебросятся парой ничего не значащих слов и потом словно забывают о существовании друг друга. Но иногда случается им внимательно взглянуть в глаза другому человеку всего лишь на минуту, и сразу без слов и объяснений становится ясно, что что-то внутри каждого притягивает их друг к другу, делает неизбежным взаимное сближение и рождает то безграничное взаимное доверие, которое столь же неповторимо как большая любовь. Таким счастливым явлением в жизни Семёна стал Александр Денисович Шевелёв, пожалуй, самый пожилой колонист, который проживал в соседнем бараке.

– Неужели Вы двадцать шесть лет безвылазно по лагерям кочуете? – удивлялся Веденин, наблюдая, как Шевелёв размешивает в кружке большой кусок колотого сахара. – Вам ведь уже шестьдесят лет. Неужели нет никакого снисхождения? И что, они не могут Вас просто отпустить на волю? Чтобы Вы ни совершили, Вы всё уже искупили. Это же совсем несправедливо. Разве Вы не обращались с просьбой пересмотреть Ваше дело?

– Обращался и не раз. Давно правда, – старый зэк вскинул на любопытного новичка мутные, ничего не выражающие глаза. – Потом понял, что всё бесполезно. У меня крепкая 58 статья, да ещё часть вторая. Через такую не перелезешь.

– А что же это такое? – поколебавшись, спросил Веденин. Сейчас ему более всего не хотелось каким-нибудь своим неловким вопросом обидеть этого повидавшего виды и симпатичного ему человека.

– Вы не стесняйтесь, юноша, спрашивайте. Мне сейчас скрывать что-либо о себе уже не имеет смысла, – седая щетина над губой старика – всё, что осталось от аккуратной полоски прежних усов, – поползла вверх. Может быть, это означало улыбку? – Это политика, юноша, да плюс вооружённое сопротивление советской власти. Таких не прощают. Я ведь врангелевский офицер в гражданскую войну. Имел звание штабс-капитана. За плечами три года первой мировой. А ещё я старый «октябрист». Слышали, что это такое? Нет? Тогда позвольте Вам объяснить.

Веденин с наслаждением слушал чистую, прекрасно артикулированную речь высокообразованного человека. Ни налёта привычной лагерной вульгарщины, ни бравирования знанием фени в его словах не было. Каким-то непробиваемым внутренним щитом врожденной интеллигентности и аристократического воспитания был прикрыт от влияния окружающей среды этот редкий человек.

– Так вот, – продолжал Александр Денисович, – «Союз 17-го октября» – это старая русская партия. Создана ещё до революции. А кроме того, я убежденный монархист. Как говорится: «Так за Царя, за Родину, за Веру мы грянем громкое ура, ура, ура». Такого большевики не прощают. Не так ли, мой слишком молодой друг? Извините, может быть я лишнее что сказал. Ведь, несмотря на свою молодость, Вы, Семён, много испытали на своём коротком веку. Так я слышал от других.

– Четыре года по немецким лагерям. Вначале у нас на Украине, затем во Франции, будь она неладна. Теперь у своих. Капитан НКВД мне волчий билет сюда выписал. Гад, – скороговоркой проговорил, почти пропел Веденин. Столько вопросов ещё хотелось ему задать этому бывалому человеку.

– Немало, немало. И вы всё это выдержали, – в голосе Шевелёва послышалось нескрываемое одобрение. – Прекрасная гордая Франция. Я там бывал счастлив, – глаза старого «октябриста» затуманились. – Но в эту войну она не воевала, а безвольно склонилась на милость врагу. Почему? Странно, более чем странно. А на капитана сердца не держите. Он здесь не причём. Поверьте, мне.

– Как это не причём, коль именно он мне объявил несправедливый приговор и сослал в эту тундру на шесть лет. За что? За то, что я в беспамятстве попал немцам в руки и они на мне испробовали все свои изуверские приёмы?