Иосиф Берг - Выжить, чтобы жить. Часть вторая романа «Sancta roza»

– Чего такой недовольный? Обидел кто, вы мне скажите, мигом разберусь, – не давая собеседнику опомниться, как перед маленьким ребенком по-матерински нежно заворковала Татьяна.

– Надо будет, сам всех на место поставлю, – небрежно ответил штрафник.

Он мельком взглянул на тонкую шею, улыбающиеся припухлые губы и карие раскосые глаза.

– Это вместо здрасьте?

– Вот так чудо. Откуда такая? – задумчиво произнес Илья, в упор рассматривая до блеска начищенные пуговки на гимнастерке медсестры.

– Сказала же, я сестра-хозяйка и зовут меня Татьяна.

В это время эхом разнесся по округе треск одиночных выстрелов.

– Пришла под звуки канонады, – уже заинтересованно, но с продолжающейся недовольной наигранностью буркнул Алёшин.

– Я полагаю это салют в память убитых, которых только что захоронили, – спокойно ответила медсестра.

– Упокой, Господи, их души, – небрежно обдавая себя крестным знамением, сдержанно отозвался доброволец.

– Согласна, а вы что, верующий?

– Крещеный! Веру-то прихвостни Советов на зоне батогами отбили.

– А я – комсомолка! Знаю, что Бога нет, но исконные обряды вместе с родными соблюдаю. Верить надо в партию и светлое коммунистическое будущее, которое мы непременно построим!

– Вот тут я с комсомолкой не соглашусь. Кто по-настоящему верит в Бога, тот чист и светел. А кто верит в партию, идолов, себя любимого или еще какое светопреставление, тот уподобляется бесам. Твоё будущее, как и моё, теперешней войной очерчено. Живем одним днем и радуемся, что живы, пока живы. Чего делать-то надо, сестричка?

– Для начала взять меня на руки и отнести в штабной вагон!

– Заболела? – спросил Илья, поднимаясь с насиженного места.

– Нет, я пошутила, – еле шевеля мгновенно пересохшими губами, произнесла Татьяна, наблюдая, как перед ней росла скала из крепких мышц.

Не отрывая от лица глаз, высоко задрав голову, девушка восхищенно смотрела на Алёшина, пытаясь заглянуть ему в глаза. Но мужчина наклонять голову и не думал. Он продолжал следить за действиями охранников НКВД и добровольцами в открытых теплушках.

– Говори, родная, кроме шуток, говори, что надо делать?

– Военврач велела походный автоклав к костру принести, растопить и операционный инструмент обработать.

– Всего-то, я подумал, серьезное что случилось. Веди, где твой клав? – с ехидцей в голосе буркнул Илья.

– Вы идёте? Точно идёте?

– Бегом бегу, аж спотыкаюсь! Разве не видно? – продолжил язвить Илья, демонстративно замедлив шаг.

Медленно переваливаясь с ноги на ногу, он успел осмотреть выглядывающие из-под белого халата быстро семенящие ноги Татьяны.

«По всему видно азиатка, но ухожена, стройна и ноги вроде некосолапые… интересно как она сюда попала?», – размышлял Алёшин, прислушиваясь к доносившимся из открытых настежь теплушек возгласам, гиканью, улюлюканью и громкому хохоту добровольцев.

– Смотри, кролик слона ведет!

– Скорее на крольчиху похожа!

– Куда она его?

– Вот бы нам туда же!

– Интересно, чем они хотят заняться?

– А ничего сестричка?

– И бежит проворно!

Взобравшись в тамбур купейного вагона, Татьяна обернулась:

– Чего остановились? Поднимайтесь скорее. Автоклав в купе военврача.

Алёшин не спеша поднялся в вагон. Поприветствовав часового моряка, заглянул в открытое купе с мягкими пружинными диванами по бокам. Он потрогал рукой аккуратно заправленные постели и тихо с досадой произнес: «Живут же люди!»

На столике у окна в серебряных подстаканниках стояли четыре тонких стакана. Под столиком в центре купе на боку лежал видавший виды покрытый легкой ржавчиной металлический бак с двумя узкими ручками сбоку от крышки. Рядом валялся большой железный обод с четырьмя железными ножками.

– Веревка какая есть? – задумчиво, словно разговаривая сам с собой, спросил Илья.

– Удавиться от зависти хотите? – попыталась пошутить Татьяна.

– У железки этой ручки малы, не ухватить, – не обращая внимания на колкость, ответил Алёшин.

– Простынь подойдет?

– Можно и простынь попробовать, ежели ничего больше нет.

Сестра-хозяйка вынырнула из купе, оставив Илью одного. Доброволец скатал к окну заправленный матрас и сел на диван, придавив его немного массой тела.

– Достойно изготовлен! Пружины даже меня держат, кожу не рвут и не скрипят, – проговорил Алёшин, вспоминая деревянные многоярусные нары, набитые соломой тюремные матрасы, грязные постели ГУЛАГовских зон и замызганные тряпки разного рода пересылок.