Геннадий Семенихин - Расплата

Вожак впереди, а за ним с определенными, ни на каких чертежах не обозначенными интервалами вся стая. И удивительно, что у ведущих птичьих стай, не имеющих ни чертежей, ни расчетных плановых таблиц, стая всегда выдерживает точные интервалы и дистанции. Одним словом, поразительно сходство птичьего мира с миром людей, поднявшихся в небо. Вот почему взяли авиаторы себе эмблемой распахнутые крылья, о которых даже в песнях поется.

Звено «ильюшиных» вел на цель Вано Бакрадзе.

Напрягая зрение, он первым обозревал горизонт. За ним следовали машины ведомых. Прифронтовая полоса надвигалась на нос кабины. Летчик хорошо видел впереди, но ничего не видел позади себя, потому что бензобак отделял его кабину от кабины воздушного стрелка.

— Как там лейтенанты? — окликнул он Якушева, имея в виду ведомых.

— Держатся как привязанные, — доложил Веня. — И Овчинников, и Воскобойников, и славный сын города Пропойска Тихон Иванов.

— Шуточки в сторону, — огрызнулся Бакрадзе, — не на вечеринку с танцами едем.

Двухместные кабины «ильюшиных», за которые они на авиационном жаргоне были прозваны «горбатыми», действительно горбились, блестя на солнце плексигласом фонарей. В передних сидели летчики, в задних — воздушные стрелки. Оттуда торчали черные стволы крупнокалиберных пулеметов. В климовском полку, чтобы поднять свой авторитет, воздушные стрелки именовали их только пушками. Но это и на самом деле соответствовало фронтовой терминологии, потому что огонь из задней кабины был настолько мощным, что редко когда «мессершмитты» или «фокке-вульфы», те самые, что раньше, зайдя в хвост, бесцеремонно расстреливали беззащитный одноместный Ил-2, подходили теперь на близкое расстояние. А сколько их, немецких истребителей, уже сгорело и ржавыми от дождей обломками осталось лежать на русской земле на всем протяжении линии фронта!

Была и еще одна особенность, которую безошибочно уловил Якушев в своих первых боевых полетах — это одиночество и какая-то давившая на психику замкнутость. Тот, кто сидел в передней кабине за штурвалом, от взлета, и до посадки, завершавшейся заруливанием в капонир, был предельно занят. Ему еле-еле хватало времени на осмотрительность и реакцию. Ведь сотни обязательных в точности своего исполнения движений надо было проделать летчику. И за приборной доской следить, и к гулу мотора постоянно прислушиваться, вести ориентировку и наблюдать за передней и боковыми сферами. А когда группа попадала под зенитный огонь, только мастерский маневр спасал в этом случае машину и экипаж.

Иное дело воздушный стрелок. В большинстве случаев напряжение приходило к нему лишь в тот момент, когда в наушниках раздавался чуть-чуть надтреснутый, искаженный эфиром голос пилота. Всего три слова и предлог «к».

— Подходим к линии фронта.

С этой секунды умирали в его сознании все посторонние мысли и только одна, острая и тревожная, заставляла шептать сухими губами, обозревая остающееся за высоким килем штурмовика голубое небо:

— Хвост… задняя полусфера… небо.

И, произнося эти слова, он словно бы самому себе отдавал приказание, в жестокую обязательность которого свято верил. Да и как можно было не верить, если мысль о постоянной возможности увидеть за хвостом своей машины тонкий силуэт заходящего в атаку «мессершмитта» уже не покидала стрелка.

Но если небо за хвостом «ильюшина» было чистым и безмятежным, то легче дышалось воздушному стрелку. Он мог немного расслабиться и помечтать, мог даже и запеть, что и делали иные собратья его по профессии до той поры, пока это не пресекалось требованием командира экипажа.

…Винты «ильюшиных» рубили нагревающийся от солнца воздух. Бежала навстречу земля, вся какая-то притаившаяся, не сулящая экипажам безмятежного покоя. Затрещало в наушниках, и гортанный голос Вано Бакрадзе наконец произнес эти настораживающие слова:

— Подходим к линии фронта.

Так же, как и его коллеги, другие воздушные стрелки, Веня ощутил минутное оцепенение. Будто сдавил кто-то дыхание, но сразу же и отпустил. В памяти всплыло последнее наставление Вано Бакрадзе, адресованное одним только воздушным стрелкам.

— Вылет у нас сегодня особенный, поэтому наблюдать, наблюдать и наблюдать. Во все четыре глаза наблюдать.

Бойкий частушечник стрелок из экипажа Овчинникова сержант Ванечка Заплетин, про которого иной раз однополчане острили: «он своими частушками всех ободрил, но ни одного девичьего сердца еще не покорил», худой горбоносый парень, мастер чечетки, осклабился в усмешке: