Елена Кибирева - «Моя сербская любовь». Рассказы о любви и о войне

Свинья, зажаренная на вертеле на лесных углях, с ароматом дымка, произвела настоящий фурор в городском кафе. Гости ели от души, с удовольствием, то и дело фотографируясь с кусками румяной поросятины на тарелках, а мы только смеялись и предлагали: «Угощайтесь, гости дорогие…»

Официанты еще на кухне молниеносно разобрали «на пробу» сочные обрезки и свиные косточки, не попавшие на общий стол, так что и следа от аппетитной свиной туши не осталось. Разговоров и восторгов среди поваров было на несколько недель. В меню, конечно, такое блюдо заморское было не предусмотрено. А ведь рецепт самый простой – свинья да соль, да деревянный кол. Костер лесной да азарт лихой. Балканская кухня, и все тут!

Ратко многим казался разбитным и совершенно неуемным. Любил всех и его все любили. «Сердцеед» – про таких, как он, говорят. Да, многие, кто его знал, считали, что никогда он не прибьется к тихой гавани. Он и любой берег – несовместимы… Но никто не видел, как в этот вечер он нежно, но крепко сжимал мою руку и тихо шептал: «Не волнуйся ничего. Все будет хорошо».

Гости веселились и отплясывали, как на свадьбе.

Они никогда еще не видели такой хлебосольной сербской трапезы. А Ратко заказывал одну за другой русские песни у оркестрантов и посвящал их мне и своему необъяснимому самому себе чувству. Он не думал, что сердце его так неожиданно раскиснет, и не ожидал, что кто-то разместится в его душе по-свойски. Но он сам этого хотел. И только его старый друг, доктор из русской клиники, где Ратко лечился много лет, смотрел на все происходящее «знающими», как казалось ему, глазами, прокручивал в голове какие-то старые кадры своего фильма и часто вздыхал, поднимая тосты:

– За Ратко и Елену!

А в конце вечера доктор крепко обнял нас обоих и без лукавства, глядя мне прямо в глаза, сказал:

– Я его таким совсем не знаю…

Подробности о войне, которую пережил Ратко, он никогда не мусолил и большей частью умалчивал. И лишь однажды, когда он вернулся в Россию, чтобы остаться уже здесь навсегда, и когда к нам в гости пришел военный писатель, воевавший в составе русского СОБРа в Чечне, они вдвоем под крепкие мужские тосты напомнили друг другу некоторые страшные эпизоды балканской войны.

Эти рваные клочки воспоминаний потрясли и меня.

Позывной «Рэмбо» Ратко дали в тот момент войны, когда в составе «первого эшелона» он заходил в заминированные районы, выполняя приказы командиров. Так выпало на его горькую долю освобождать и город, в котором он когда-то жил. Здесь стояла еще церковь, в которой его крестили, школа, в которой он учился, и дом, в котором жили его родители и прадеды. Отсюда он ушел защищать свою землю и очаг, отсюда ушел на войну его семнадцатилетний брат и живым в отчий дом уже не вернулся.

Горькая ракúя (сливовúца) стопка за стопкой развязывала языки матерых войников сербской и чеченской недавних войн.

– В этом году, девятого мая, я был на родине в Боснии, – говорил с горечью Ратко. – День Победы там празднуют, как и в России.

– Давай снимем фильм о сербской войне, – предложил русский писатель.

– Я могу многое рассказать…

– Нужны видеоматериалы того времени.

– Попробую добыть. Но смотреть это будет очень страшно, – войник Ратко ненадолго задумался и вдруг из его глаз потекла горючая…

Сербская самогонка сделала свое дело, жгучие и тягостные воспоминания войны вырвались из-за колючей проволоки его мозга и вытеснили собой хрупкий мир внутреннего самосознания, язык сорвался с привязи и понесся описывать картину за картиной страшных, жутких, нечеловеческих страданий, выпавших на долю несчастных сербов.

Он рассказывал, а я видела обезумевшие глаза сербской женщины, которую силой удерживали, чтобы она до конца, не отворачивая головы, видела, как ее годовалого ребенка пожирает голодный лев за решеткой городского зоопарка.

Он говорил, нервно сглатывая слюну, а я словно вместе с солдатами – освободителями сербских деревушек, которые побывали под геноцидом, стояла у печи, из которой на поддоне вытаскивали зажаренных сербских младенцев. Зверство? Нет! Людоедство и сатанизм!

Он видел, как натовские бомбы и гранаты разрывали тела его боевых друзей, так что узнать, кто есть кто, и похоронить останки их тел, которые собирали частями с ветвей деревьев, было невозможно.

Помнят сербские солдаты и то, как разрывали пополам тела их боевых товарищей скрипучие трактора, превратившиеся в дъявольские колесницы. С сатанинской жестокостью привязывали непокорных сербов за разные ноги к адским машинам и тащили в противоположные стороны. Трактора двигались очень медленно, натягивая в тетиву капроновые канаты, впившиеся в ноги страдальцев. Наемники с повадками усташей (давних врагов православных сербов) по-звериному наслаждались картиной нечеловеческих страданий, упиваясь криками несчастных, плоть которых медленно, с изощренной жестокостью разрывали на части. Вóроги прислушивались к каждому их стону, к каждому скрежету их зубов, к каждому звуку разорванной мышцы, к каждому хрусту костей. Они ликовали на своем шакальем пиру и это был не звериный, а сатанинский оскал.