Георгий Шавельский - Воспоминания последнего протопресвитера Русской Армии

На 5 мая мне был назначен прием у государя и государыни. Последнюю я до того времени ни разу не видел. Государю же раньше представлялся два раза.

В 1-й раз – 8 марта 1903 г., при посещении им Военной академии и Суворовской церкви; во второй раз – в марте 1906 г., по возвращении из Маньчжурии с театра военных действий. В последний раз всех нас представлявшихся (до 20 человек) выстроили в ряд, и государь, обходя ряд, беседовал с каждым из нас. Я впивался в каждое слово, в каждое движение государя, искал в его словах особый смысл и значение; мне хотелось уйти от государя очарованным, подавленным царским величием и мудростью. Но… государь удивил меня скромностью, застенчивостью, совсем не царскою простотою. Он точно стеснялся каждого; подходил к нему осторожно; смущаясь, задавал вопросы; иногда как будто искал вопросов; самые вопросы были просты, однообразны, шаблонны: «Где служили?», «В каких боях были?», «Ранены ли?» и т. п. Впрочем, иногда он удивлял своею памятью. В числе представлявшихся был лейтенант Иванов, кажется 14-й. Государь вспомнил, что этот Иванов 14-й служил на таком-то миноносце, такого-то числа ходил в бой и совершил такой-то подвиг,

Теперь государь принял меня в кабинете, наедине. Первыми его словами были:

– Вот как вы шагнули.

– Так угодно было повелеть вашему величеству, – ответил я.

Аудиенция продолжалась более 20 минут. Говорил больше я, развивая план своей работы, требовавшей больших перемен и в системе управления военным духовенством, и в системе духовного делания военного священника. Государь всё время поддакивал: «именно, так», «ну, конечно» и т. п. Когда я в заключение спросил: «Моя работа потребует, может быть, решительных действий. Могу ли я рассчитывать на поддержку вашего величества?», государь ответил: «Непременно, вполне рассчитывайте».

От государя меня провели к императрице. Она приняла меня стоя, начав говорить о важной роли военного священника и огромном значении предстоящей мне работы. Императрица говорила с акцентом, но грамматически правильно и умно. Когда она кончила речь о предстоящей мне работе, я сказал:

– Я, ваше величество, не царедворец и не дипломат, и, вступив на указанную мне его величеством дорогу, считаю первым своим долгом всегда говорить правду своему государю, не только тогда, когда она ему приятна, но и когда неприятна. Что государь любит Родину – в это все мы должны верить, а что он, как человек, может ошибаться, это все мы должны помнить, и каждый по силе обязан оберегать его от невольных ошибок.

– О, если бы все у нас так рассуждали, как вы теперь говорите, – заметила государыня, – а то большинство думает не о благе Родины и не о государе, а о себе, о своей выгоде.

Лицо императрицы при этих словах было скорбно, разочарованность в людях звучала в ее голосе.

9 мая я вступил в исполнение «парадной» стороны своей службы. В этот день в Гатчине был высочайший парад лейб-гвардии Кирасирскому ее величества полку. Никогда раньше я не был на подобном торжестве. Картина парада буквально потрясла, ошеломила меня. Стройные ряды кирасир в блестящих латах и шлемах; нарядная толпа полковых и придворных дам во главе с императрицей-матерью; масса увешанных всевозможными знаками отличия высших военных чинов; блестящая царская свита, наконец, сам царь, кроткий и вместе величественный, в полковом блестящем мундире с голубой лентой. Склоняются знамена, гремит музыка, а за нею – громовое «ура»… Государь обходит фронт, за ним тянется пестрая, разноцветная лента свиты и начальствующих… Во всем этом чувствовалось величие, мощь России, чувствовалось что-то необъяснимое, невыразимое словами.

После того я множество раз присутствовал на таких торжествах. Я обязан был, раз государь принимает полковой парад, совершать при этом молебствие. И всё-таки я не приучил себя к хладнокровию. Всякий раз, когда входил государь, когда опускались знамена, начинала греметь музыка, – какой-то торжественный трепет охватывал меня. (Какой духовный подъем я испытывал во время величественных царских парадов, может показать следующий факт. Это было в 1913 г. Пасхальную утреню и литургию я совершал в этом году в Государевом Феодоровском соборе (в Царском Селе). По окончании службы я со всем сослужившим мне духовенством разговлялся во дворце. После строгого семинедельного поста я имел неосторожность теперь съесть кусок жирной ветчины и выпить бокал холодного шампанского. Сейчас же после разговенья я почувствовал острую боль в животе, которая быстро усиливалась, и я еле добрался до дому. У меня началась сильнейшая дизентерия, сопровождавшаяся мучительными болями. Врачи уложили меня в кровать, запретив всякое движение. Между тем на следующий день предстоял высочайший парад в Царском Селе, на котором я обязан был присутствовать. Врачи и слышать не хотели о моей поездке. Домашние со слезами умоляли меня не ехать. Но я всё же поехал, несмотря на невероятную слабость. Вышедши с духовенством к аналою перед приездом государя, я вынужден был держаться за стоявший возле аналоя столик, чтобы не упасть. Но вот приехал государь: заиграла музыка, загремело «ура», склонились знамена, и я забыл про свою болезнь. Откуда-то явились силы – я бодро отслужил молебен, обошел с государем фронт, окропляя святой водой, и затем отсидел весь высочайший завтрак, не отказываясь ни от одного из предложенных яств. К удивлению и врачей и домашних, я вернулся домой совершенно бодрым и здоровым.)