Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

…Веселье разгоралось. Мужчины что постарше о чем-то спорили, парни шутили, знакомились с девушками. Сквозь шум, почти разом раздались голоса женщин: «Горько! Горько!»

Юсэк и Эсуги видели, что обращаются к ним, но, не понимая, чего от них хотят, глядели на Ира, сидевшего рядом. И очень смутились, когда тот объяснил русский обычай!

А женщины наседали. Сгорая от стыда, Юсэк коснулся губами щеки Эсуги. И был крайне удивлен, что этому поцелую так сильно обрадовались русские. Им-то какая от того радость? Заглушая смех, возникла песня, задорная, лихая, ее подхватили другие. Мгновенно образовался круг. Кто-то из парней, не удержавшись, пустился в пляс, увлекая за собой девушек. Подбадривая их, взвизгивали и прихлопывали ладонями женщины. И все было так слаженно, будто они только тем и занимались, что пели да плясали. «Сколько же скрытого огня у этих русских людей!» — продолжал удивляться Юсэк. Он был как никогда счастлив и с благодарностью глядел на Синдо. Ему очень хотелось поговорить с нею, извиниться за свою грубость и еще раз замолвить слово за Хагу. Но не решался.

— Тетя Синдо, а вы почему загрустили? — обратилась к ней Эсуги.

— Разве? — очнулась она и вдруг, решительно поднявшись из-за стола и сбросив с себя кожанку, крикнула: — А ну-ка, нашу — корейскую! Тхарен! [53] Веселая застольная песня.

Схватив со стола опустевшую кастрюлю, Мансик принялся отбивать на ней ритм, а стоявший рядом мужчина тут же запел задорно, покачивая в такт бритой головой. Синдо вбежала в круг. «Идем, Эсуги! Скорей!»

Эсуги смутилась. Она совсем не умела танцевать. Правда, ей приходилось не раз видеть свадебное веселье. Тогда она завидовала всем: и невесте, и жениху, и гостям, теперь же она — сама невеста! Как откажешься! Эсуги приблизилась к Синдо и неуверенно стала подражать ее движениям. «Дётта! Дётта!» [54] Хорошо! Хорошо! — выкрикивали парни, хлопая ладонями по столу. Не устояли и хуторские девчата — тоже принялись, подобно кореянкам, разводить руками и притоптывать. Смеялись все: и старые, и молодые, казалось — нет и не было у этих людей иных забот и тревог.

День уже был на исходе, однако никто не покидал давно оскудевший стол. Возникшая тихая русская песня широко поплыла над лугами и холмами. Поднявшись с земли, Мартынов пошел оседлать лошадь, чтобы объехать посты. Игнат только этого и ждал. Вынырнув из-под стола, он предстал перед Синдо.

— Ты чего надулся, словно бурундук? — спросила она, поправляя сползший на лоб мальчика картуз.

— Я срезал их с горшка, — выпалил тот.

— Это ты про что?

— Про цветы. Ведь все равно без надобности в избе стояли. А невесте, сами видели, от них радость.

— Где это ты успел подглядеть, что невестам цветы дарят?

— Не видел я нигде, а знаю. Цветы, поди, не крапива. Те цветы я срезал у бабки Феклы, — признался Игнат и живо добавил: — Я уже попросил у нее прощения.

— Простила?

— Ага. Даже горшочек отдала, чтобы я сам цветы в него посадил. А дядя Андрей, у которого я картошку спер, целое ведро сам дал. Мне за то по приказу командира — три дня из избы не выходить. А я должен наших русскому языку учить. Вы уж заступитесь за меня. Я больше ничего красть не буду.

— Хорошо, Игнат. Я попрошу командира заменить домашний арест каким-нибудь другим наказанием, — пообещала Синдо.

— Я буду коней на лугу пасти.

— Про то пусть дядя Петро решит, — сказала Синдо и вдруг спросила: — А ты почему его дядей зовешь?

— А как еще? — удивился Игнат.

— Можно, наверное, и папой? Как ты думаешь?

— А зачем? — нахмурился мальчик. — Он ведь не папа?

— Коль он тебя воспитывает, значит, не чужой, — пояснила Синдо. — Ему будет приятно, когда ты его папой назовешь. — И, заметив его озадаченность, добавила: — Нет, я не настаиваю, может, тебе это не по душе…

— Я люблю дядю Петра, — перебил Игнат.

— И он тебя, Игнат. Очень. И всем говорит, что ты его сын. Так что — подумай. У него ведь, кроме тебя, из родных никого нет. И у тебя тоже. Стало быть, сродни вы и по судьбе, поэтому и держаться друг друга нужно крепко, навечно. Подумай. Я тебе давно хотела об этом сказать.

Игнат не отвечал. Синдо снова поправила сползший на глаза мальчика картуз и с грустью поглядела на его упрямое лицо. Кто знает, о чем она думала в эту минуту? Не о том ли, что и ее детям вот так же, как и Игнату, будет трудно сказать слово «папа» кому-то другому?

Из ворот штаба, навстречу им, спотыкаясь и сильно размахивая руками, бежал парень. Он кричал, что Хагу в его хуторе.