Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

Синдо знала, что это дело ее рук. Помнила и то, как солдаты, скрутив Юсэку руки, били его прикладами, стегали плетью. Помнила, как они и ее подволокли к костру, вынуждая смотреть на огонь. До сих пор он не меркнет в ее глазах. Она видела все. И помнила все.

Неправда, что боль притупляет рассудок. Горячими углями они жгли ей ноги, сдавливали руками голову, совали под нос поддетую на клинок тлеющую одежду Чунсеба. Угар душил ее, но сознание оставалось ясным. Оно было ясным и тогда, когда они этими же углями жгли ей грудь. Нет, не выдала она своей боли и страха. А ее стойкость приводила палачей в бешенство. Выхватив из рук солдата нагайку, атаман хлестал ее с такой яростью, что древко плети, не выдержав, раскололось надвое. Тогда он ударил ее кулаком в подбородок… Да, это было. И это позади. И хорошо, что было, а не будет. Синдо выстояла, победила их и себя.

Солдат спрыгнул с телеги, с сочувствием поглядел на пленную и, достав из кармана краюху ржаного хлеба, поднес к ее рту.

— Кусай, — сказал он строго.

Синдо отказалась и без злобы поглядела на него. Этот кряжистый мужчина с густой бородой и запавшими глазами внушал доверие.

— Зовут-то тебя как? — спросил солдат, принимаясь жевать хлеб.

— Синдо.

— Гляжу я на тебя, ты как есть — женщина. А на мужиков наших такого страху нагнала, что они подойти к тебе не смели, когда ты связанная в обмороке лежала. Они жгли тебя, а у меня шкура стыла, щетина дыбом стояла. Неужто не было больно?

— Было, — призналась Синдо.

— Пошто тогда упиралась-то? Надобность какая, коль обезоружена? Призналась бы.

— И безоружный может бороться, — сказала Синдо. — Сами вот говорите, как они ко мне, к полуживой, подойти боялись.

— Так и есть, — согласился мужчина. — Вот только зачем — не возьму в толк. Зачем пятерым супротив этакой оравы идти?

— Нас было шестеро, — поправила Синдо. — Старик тоже был с нами.

— Вижу — ты местная, — сказал солдат. — И я — здешний, уссурийский. Земляки, стало быть. Помог бы тебе, да нечем. Разве что — кому из родных что передать?

— Нет у меня родных, — ответила Синдо. — Дети малые, совсем еще несмышленые… — Она не договорила и сидела молча и неподвижно, глядя на солдата, который понимающе кивал головой и что-то бормотал. Наконец, вскинув голову, сказала: — Если хотите, передайте нашим: верила, мол, она в победу и с верой той — погибла.

Солдат не успел ответить, — подошли четыре офицера: атаман, очевидно, со своим ординарцем и уже знакомый японский офицер с переводчиком.

— Странный народ эти корейцы! — воскликнул японец. — Бунтуют у себя в Корее, бунтуют и здесь — в России!

Эти слова были переведены атаману, и тот кивнул.

— Да, неблагонадежный люд.

Синдо ответила по-японски:

— Не менее странными выглядят и японцы: захватив Корею, они пришли в Россию.

— О! — вновь воскликнул офицер. — Вы говорите на языке Великой империи! Это похвально! Это облегчит нам переговоры. Хотелось бы знать, что вынудило вас — кореянку — влезть в русскую междоусобицу?

— Подобный вопрос могла бы задать и я вам. Но прежде отвечу я. Победа революции в России — кратчайший путь к освобождению Кореи.

— Но у господина Ленина вряд ли хватит времени думать о вашей Корее. Когда горит свой дом — чужой тушить не станешь. И все-таки я бы советовал вам быть благоразумней. Жизнь у человека одна.

— Что же вы предлагаете? — настороженно спросила Синдо.

— Здесь проживают много корейцев. Мне нужна личность, способная повлиять на них. В этом отношении вы могли бы быть нам полезны.

— Можете не продолжать, господин офицер, — выпрямившись с трудом, прервала его Синдо.

— Речь идет о другом: о вашей жизни или смерти.

— А хотите — я открою причину вашего беспокойства?

— Говорите.

— Выстрел в меня — это смерть одного человека. Мое отречение — это выстрел в тех, кто верил и верит в победу нашего дела, верил в меня. Это выстрел в спину революции. Не предпочтительней ли погибнуть одной?

— Выстрел в революцию уже прозвучал, — лениво протянул Макура. — Вы знаете, что произошло с Лениным? На него было совершено покушение.

Синдо не могла скрыть своего потрясения да и не пыталась этого делать. Прижавшись спиной к телеге, она впилась в глаза японца.

— Неправда…

— Это такая же правда, как и то, что с запада идут в Россию немцы и французы, а с востока — мы и американцы, — сказал Макура. — На наш взгляд, исход борьбы предрешен. Но вы… вы должны подумать о себе.

— О себе, — усмехнулась Синдо. — Разве Донсен, которого вы расстреляли, думал о себе? Разве думал о себе старик, которого вы сожгли? Разве о себе думали десятки и сотни наших людей, павшие от ваших рук? Нет, вам никогда не понять, для чего народ жертвует собой.