Петр Волкодаев - Чей мальчишка?

Тихо на берегу. Давно замолкли голоса. Ушли с берега и полицаи, и Верещака. А Владик все сидит в камыше, вылезть боится.

Солнышко сползло с синей горы, катится по траве в перелесок… Скоро Верещака поведет жеребца за речку, к старой мельнице. Он там пасет его каждую ночь. Фок только ктитору доверяет теперь Байкала. А бывало, и Санька ездил на нем в ночное…

Вспомнил Владик про Саньку и опять завозился в своем укрытии. То раздвинется камыш, то сомкнется. Нужно идти — не сидеть же здесь всю ночь. Высунет голову из камыша — страшно. Может, Шулепа в кустах притаился…

Где-то в ивняке, слева, заржала лошадь. Владик встрепенулся: «Повел рысака на выпас…» Поправил за пазухой револьвер и вылез из камыша. Остановился в заплескал. Тихо. Погони нету. Кинулся в воду…

Вскоре он стоял перед Санькой на дворе у бабки Ганны, мокрый до пояса, с прорехой в рубахе на плече. Санька встретил товарища недружелюбно:

— Где пропал? Жду, жду, а он…

— Достал… — Владик похлопал по оттопыренной рубашке. — Самовзвод… Айда на чердак…

Посверкивая глазами в сумеречной чердачной тишине, уселись возле круглого окошечка, в которое еще заглядывало прижмуренное закатное солнце.

— Семь зарядов в барабане, — проговорил Владик, — а четырнадцать в кармашке… Про запас… Пулемет — что? Его в рукав не спрячешь… А наган сунул за пазуху и — шагай куда надо…

По очереди держат револьвер в руках, крутят барабан. Он пощелкивает. Санька с восхищением смотрит на семизарядный самострел.

— Где подцепил?

Владик, заикаясь от волнения, принимается рассказывать все, что с ним приключилось в этот день…

Они подползли к обрыву, нависшему над Лисьим оврагом, и, затаив дыхание, глянули вниз.

Тишина в овраге. Только изредка с сухим шелестом падают листья с березовых веток да прямо под обрывом, в зеленой чаще можжевельника, цвенькают суетливые клесты. Дно оврага заросло папоротником и хвощом. Туда не заглядывает осеннее солнышко. Там сумеречно и жутко, как в первобытном лесу.

Вон и горелая береза стоит на краю оврага, греет сухие ветки в утренних лучах.

Владику вдруг стало жарко, будто его завели в горячую парильню. Щеки пылают, а на лбу выступили крупные капли пота. Вчера у бабки Ганны на чердаке, когда они решили с Санькой идти сюда, ему казалось это какой-то игрой. Он не стал отнекиваться. Сразу согласился… Но теперь горелая береза — вот она стоит перед глазами, и это вовсе не похоже на игру, потому что, увидев ее, оробел и сам Санька. Он так же, как и Владик, припал к сухой траве, прячет голову за куст можжевельника и направляет заряженный наган на дерево с черными обгорелыми ветвями.

Владик побледнел, даже заикаться стал:

— М-м-может, вернемся?

— Не робей, — подбадривает его Санька.

Он тоже боится, но не подает виду. Пугает его неизвестность: кто вызвал их сюда?

Санька сползает вниз, в заросли папоротника. Владик не отстает от него, мнет животом колючий ежевичник. Руку обожгла крапива. Печет, как огнем. Хочется зареветь от боли. А Санька толкает локтем в бок:

— Не сопи! Распыхтелся, как паровоз…

Мальчишки пробирались по оврагу осторожно, и каждый шорох им казался оглушительным громом. Не дыша, они ползли все вперед и вперед, и вот прямо перед ними в просветах между листьями папоротника показалась снова черная зловещая береза.

Они затаились. Лежат рядом, сторожко высунув головы из-за куста.

— Как появится Верещака, сразу буду стрелять, — сообщает Санька дружку и высовывает наган из-за куста.

— А если не один придет? — волнуется Владик.

— Все равно… Патронов у нас хватит…

Владик хотел спросить что-то еще, но тут же осекся и втянул голову в плечи. Где-то совсем рядом прогремел басовитый голос:

— Вылезайте! Вас за версту слышно…

Это было так неожиданно, что Владик даже зажмурился и уткнулся лицом в землю. А Санька шмыгнул за ближний куст можжевельника и приготовился обороняться.

Но на них никто не нападал.

— Хватит прятаться! — снова пробасил кто-то в зарослях.

Голос знакомый-знакомый… В нем нет ни злобы, ни угрозы. Санька высунул голову из тайника и ахнул: перед ним стоял партизан с красной ленточкой на фуражке, с трофейным автоматом на груди. За поясом у него торчали две гранаты, а на боку из желтой кобуры выглядывала рукоятка пистолета. Синие глаза смеются. На губах тоже играет улыбка.

— Кастусь! — выскочил Санька из укрытия и повис у партизана на шее.