Николай Асанов - Огненная дуга

Он оторвался от сообщения Главнокомандования и посмотрел на первый раздел сводки. Там сообщалось:

«На Орловско-Курском направлении наши войска в течение всего дня вели бои с наступающим противником. На участке Н-ского соединения группы вражеских танков, численностью от восьмидесяти до ста машин каждая, непрерывно штурмовали советские укрепления, пытаясь прорвать наш фронт. За танками следовали крупные силы немецкой мотопехоты. Наши войска отбили все атаки противника и прочно удерживают свои позиции. На отдельных участках несколько групп немецких танков, по 15–30 машин, прорвались через боевые порядки наших частей в глубину обороны. К исходу дня все прорвавшиеся танки были уничтожены. Среди подбитых и уничтоженных немецких танков более сорока танков типа „тигр“».

— Почему ты думаешь, что это о нас?

— Милый Вольёдя, но ведь о «тиграх» упоминается впервые!

Да, о «тиграх» упоминалось впервые. И это тоже наводило на размышление. Следовательно, новое оружие против этих пугающих, стреляющих и давящих все живое самодвижущихся металлических коробок признано настолько эффективным, что о нем, конечно, не называя его, уже можно объявлять вслух. А если это так, то немецкая похвальба любым «сокрушающим», «грозным», «тайным» оружием уже не будет приниматься с испугом, и, может быть, даже союзники поймут, что им пора вступать в эту войну. Ведь после поражения в Дьеппе, как будто нарочно организованном, чтобы сообщить немцам и всему миру о своей слабости, они еще и пальцем не шевельнули, чтобы помочь нам…

— А все-таки мы молодцы! — резюмировала Вита, дочитав сводку.

— Не мы, а Советский Союз — молодец! — остановил ее муж.

— Но и мы!

И он согласился с нею.

Гул сражения приближался к Прохоровке. Однако в резервных подразделениях войск все было спокойно, хотя отдельные группы немецких танков прорывались довольно далеко в советские тылы. Но эти тылы, начиненные средствами противотанковой обороны, как слоеный пирог, поглощали блуждающие машины и сопровождавшие их десанты автоматчиков.

За восьмое, девятое и десятое июля сводки Совинформбюро ежедневно насчитывали по двести с лишком уничтоженных немецких танков, по сотне, а в иные дни до двухсот самолетов. В шифровках полковника Кристианса назывались все новые и новые танковые, мотопехотные и просто стрелковые полки и дивизии, вводимые противником в бой. Порой казалось, что Гитлер бросил в эту мясорубку все свои резервы. Однако же противник все теснил советские войска. Уже от Томаровки до Прохоровки немцы врезались клином в расположение советских войск со стороны Белгорода, уже и со стороны Орла они пробились мимо Малоархангельска, почти до станции Поныри, и хотя эти новые немецкие «плацдармы» имели в глубину — с юга — от двадцати до сорока километров, а с севера — от десяти до двадцати километров, что по сравнению с их прежними победами было ничтожно малой величиной, все-таки они могли бы трезвонить об успехе, как бывало раньше, однако они молчали. И это затянувшееся молчание лучше всего доказывало, что они уже и сами не очень верят в успех своего летнего наступления, на которое возлагали такие надежды…

И все-таки они наступали…

По мере развития этого боя, этого руками людей созданного грома, превышавшего по мощности обычные летние грозы в этих местах, по мере скопления в атмосфере туч пыли, угарных газов, сама природа словно бы видоизменялась. По вечерам над полем боя появлялись зловещие зарницы фиолетового цвета, с самого утра сгущались тучи, закрывая солнце, умолкли птицы, перестала выпадать роса, сохла трава, и неубранный хлеб осыпался мелким зерном, желтели ничтожно малые яблоки и падали в сухую пыльную траву, жалко дробясь под каблуками военных сапог, вода в колодцах опустилась так низко, что привычные цепи на «журавлях» над колодцами стали коротки, солдатам приходилось надвязывать их ремнями, вожжами, подобранными в брошенных домах веревками. Но и вода была мутной, горькой, как будто постоянное сотрясение земли возмутило всю природу, взбаламутило весь осевший на дне колодцев ил. Речки в расположении сражающихся армий стали пересыхать, как будто железные чудовища выпили всю воду. Ветер приносил не освежение, а душно-сладковатый запах пороха, человеческого праха, отработанного бензина и соляра, сгоревшего металла. И все это были запахи не мира, но войны…

На седьмой день этого непрерывного напряжения Вита превратилась в тень. Запавшие глаза словно утонули в черных кругах. Она почти не могла есть, и если Толубеева не было рядом, то и не ела, только жадно пила горькую мутную воду, в которой уже появился солевой привкус, как бывает, при засухе. Но если Толубеев оказывался в час обеда рядом, она послушно жевала что-то, уже не имевшее для нее ни вкуса, ни запаха. И Толубеев понимал — ест она только потому, что боится: ее сочтут больной и отправят в Москву…