Богдан Сушинский - Власов - восхождение на эшафот

– Само появление Власова в штабе Волховского фронта, – глубокомысленно произнес он, – уже заставит командование вермахта подбрасывать туда свежие подкрепления, которые фюрер, очевидно, вынужден будет снять с направления главного удара, то есть московского. А может, и ленинградского.

– Правильно, немцы решат, что основные наши усилия будут теперь направлены на волховский театр военных действий. Они подумают, что мы станем перебрасывать туда значительные подкрепления из-под Москвы, готовясь к мощным весенним наступательным операциям под Ленинградом. И мы не станем скрывать от разведки противника, что готовы усилить ударную армию Власова, ну, скажем, гвардейским корпусом, который на самом деле еще даже не сформирован.

– Это, конечно же, заставит немцев отвлекать свои свои силы от Ленинграда, – с какой-то внутренней душевной ленцой подыграл Берия вождю.

– Они попытаются как можно скорее разгромить фронтовые силы Мерецкова и Власова. На самом же деле укреплять Волховский фронт мы пока что не станем, и впредь будем гнать немцев подальше от Москвы. Само же появление там генерала Власова поднимет дух бойцов фронта.

«Какого дьявола?! Зачем он мне все это говорит?!» – нервно вопрошал про себя Берия, пытаясь уследить за стратегическим ходом мыслей Верховного главнокомандующего. Но, словно бы уловив его терзания, Сталин вдруг сказал:

– А чтобы появление на Волховском фронте Власова стало более заметным, вместе с ним в штаб Мерецкова поедешь ты, Лаврентий. А также Ворошилов и Маленков. Можешь взять еще кого-нибудь из товарищей [55]. Заодно посмотрите, в каком состоянии находится наш недавно сформированный Волховский фронт, а также внимательно присмотритесь к работе Мерецкова.

Теперь все становилось на свои места. Появление в штабе фронта Власова с целой плеядой генералов будет воспринято и Мерецковым, и всем его командным составом как «черная метка», после «вручения» которой дни командующего фронтом сочтены. Правда, пока что не совсем ясно, каковой будет дальнейшая судьба Мерецкова, но то, что генералу сразу же захочется пустить себе пулю в лоб, – это понятно и психологически объяснимо.

– Если надо, поедем, Иосиф Виссарионович, – оживился старый чекист, чувствуя, как в нем пробуждается азарт охотника. Но именно эта оживленность почему-то заставила Верховного напрячься и пристально взглянуть на «палача народов», как однажды перед казнью назвал Лаврентия один из старых, каторгой и ссылками закаленных большевиков. – Я не о том, Иосиф Виссарионович, – покачал головой Берия, уловив ход его мыслей. – Просто, пусть враги видят, как мы ценим «спасителя Москвы».

Берия уже направился к двери, когда за спиной его раздался прокуренный хрипловатый голос Сталина:

– Какой же все-таки этот Гитлер дурак! С его военной техникой и моей армией мы с ним вскоре владели бы всем миром [56].

Услышав это, Берия встрепенулся так, словно получил пулю в спину.

Это была их прощальная прогулка. В штабе генерала Гелена решили, что опасность ареста Власова миновала, поэтому командарму следовало возвращаться в Берлин и заниматься своим Русским освободительным движением.

Еще несколько дней назад командующий РОА встретил бы это «изгнание из Эдема» с огромным облегчением человека, который и так потратил массу времени впустую. Но теперь он вдруг почувствовал то же самое, что обычно чувствовал всякий фронтовик, так и не успевший насладиться тыловыми прелестями краткосрочного отпуска. И формулировалось это чувство всей философской глубиной старой житейсткой мудрости: «А куда, собственно, торопиться?!»

– Вам не кажется, Андрэ, что между постелью и политикой мы должны изыскивать нечто третье? – Власов не знал о нравоучительных диспутах, происходивших в последние дни между Хейди и ее матерью, поэтому вопрос показался ему настолько же философским, насколько и некстати храбрым.

– На чем бы мы с вами, доктор Хейди фон Биленберг, ни остановились, так или иначе оно будет относиться то ли к постели, то ли к политике. Весь тот рай посреди войны, который мы с вами устроили себе, возможен только на таких условиях.

Солнце заползало в просвет между двумя мрачными вершинами, разгораясь в нем, словно костер колдуна – в пещере.

Они лежали на небольшой, окруженной орешником поляне, и страсть, зарождавшаяся в их объятиях, разгоралась вместе с пламенем вещего колдовского светила. Жара наконец-то спала, затихли голоса бродивших неподалеку мальчишек, и горная расщелина, в которой нашли приют эти двое, постепенно наполнялась блаженственной тишиной и столь же блаженственной прохладой.