Богдан Сушинский: Власов: восхождение на эшафот

– Как готовы учесть и то, – возбужденно ухватился за эту линию подхода генерал, – что в немецком тылу он спас десятки тысяч военнопленных красноармейцев от смерти в лагерях военнопленных и в «крематорных» концлагерях СС, – подсказал Леонов.

– Ну, эту-то мерзость следственную зачем обещать? Чтобы на суде потом вместе с ним в дерьме политическом барахтаться?

– Очень уж сам обер-предатель нажимает на этой своей услуге народу русскому, – пожал плечами следователь.

Абакумов криво ухмыльнулся и смерил Леонова таким уничижительным взглядом, словно тот сам надоумил подследственного прибегнуть к подобной «следственной мерзости».

– Услуги народу русскому, говоришь? Самую большую услугу народу этому самому окажем мы, когда вздернем его. Но пока что обещай ему все, на что фантазии хватит, – поиграл желваками Абакумов, – лишь бы он гордыню усмирил, прежде чем на эшафот взойдет.

– Считаете, что все-таки взойдет, товарищ комиссар второго ранга? [8] – поспешил воспользоваться случаем Леонов, чтобы для самого себя прояснить будущее обер-предателя, а заодно и собственное будущее. Уж он-то знал, как в подвалах госбезопасности умеют порождать очередного жертвенного барана.

И был немало озадачен, когда вдруг услышал:

– По-моему, в Кремле сами еще до конца не разобрались, а главное, не решили, что с ним делать. Может случиться и так, что он предстанет в роли агента Секретной службы стратегической разведки [9], которого специально внедрили в структуры вермахта для работы с пленными, а под нож пустят нас, как знающих много лишнего.

Леонов пытался встретиться с Абакумовым взглядом, чтобы убедиться, что он шутит, однако комиссар упорно смотрел куда-то в сторону.

– Неужели подобный поворот событий тоже возможен?! Такого попросту не может быть!

– А чтобы сам вождь народов, да не сумел своевременно рассмотреть врага в лучшем красном командире Власове, прославленном в ипостаси «спасителя Москвы», такое, по-твоему, генерал, может быть?!

Леонов знал, что его считают «человеком Абакумова» и ценил особое расположение к нему комиссара. Но теперь он вдруг почувствовал, что Абакумов намертво пристегивает его к своей «связке», причем делает это в момент, когда сам уже зависает над пропастью.

– Словом, ублажи слух этого своего обер-предателя. Скажи: все, что его, «усмиренного», ожидает – так это понижение в звании до полковника, да армейская ссылка в какой-нибудь таежный дальневосточный гарнизон, подальше от населения бывших оккупированных территорий. В самом же худшем случае – год-второй исправительных лагерей, с мягким режимом и последующей реабилитацией. Чтобы приговором этим гнев народный, «власовщиной» спровоцированный, хоть немного пригасить.

В те несколько минут, которые там, на сеновале, Власов предался короткому забытью, чуткий, нервный сон опять унес его в леса, под Волхов, и ему вновь пришлось отбивать атаку десанта, выброшенного немцами на просеку, буквально в двухстах метрах от штаба армии.

Это был один из его последних боев, во время которого, 23 июня, Власов успел передать по рации в штаб фронта короткую радиограмму. Да, короткую, но очень важную для него, поскольку благодаря тексту радиограммы становился ясен весь трагизм ситуации, сложившейся к тому моменту в армии: «Начальнику ГШКА (Генштаба Красной Армии). Начальнику штаба фронта. Бой за КП штаба армии, отметка 43,3 (2804-Б). Необходима помощь. Власов».

При этом командарм открытым текстом указал место расположения штаба, на тот случай, если бы кто-то там, в штабе фронта, счел возможным послать ему на выручку хотя бы одно звено бомбардировщиков или штурмовиков. По существу, он жертвенно вызывал огонь на себя.

Тогда генерал почти не сомневался, что эта радиограмма станет последней, под которой значится его имя, поэтому, взяв автомат, занял позицию в обводном окопчике, у самого входа в штабной блиндаж, между раненым и убитым рядовыми. Причем сделал это как раз вовремя: не появись он еще три-четыре минуты, двое скошенных им десантников наверняка ворвались бы в окоп.

…Как же потом, уже блуждая болотными волховскими лесами, командарм молился, чтобы эта радиограмма дошла до командующего фронтом, а еще лучше – до самого Сталина. Чтобы она не затерялась в ворохе штабных бумаг, среди сотен других радиограмм.

Пусть сам он, как и весь его штаб, весь командный состав армии, обречен; лишь бы уцелела эта его весточка из ада, единственное оправдание перед командованием фронта, перед Верховным главнокомандующим, перед самой историей. Если бы тогда предложили на выбор – спасти ему жизнь или спасти радиограмму, он, не колеблясь, отдал бы предпочтение радиограмме.