Валерий Поволяев - За год до победы

Лепехин еще раньше заметил, что заляпанные грязью, в приставших остьях соломы старковские сапоги — не простые кирзачи, что положены пехотному сержанту, а изящные, хромовые, с аккуратно вытянутыми голенищами и широким рубчатым рантом, выступавшим из-под головок. Трофей первого сорта.

— Ты до войны кем был? — спросил Лепехин.

— А-а… Почти никем. Студентом.

У Лепехина возникло такое ощущение, будто отдача выстрела — жесткий тяжелый толчок — двинула его в плечо: сержант сам когда-то мечтал стать студентом, да образования не хватило, пять классов за плечами всего. Он растер рукой плечо, убирая тихую боль, взглянул вопросительно на Старкова: каким, мол, был студентом, какой профессии обучался, потом, не дожидаясь ответа, полез в полевую сумку за картой — надо было решать, как пробираться в деревню с детским названием Маковки. Маковки — ох и смешное, ох и доброе прозвище, будто из сказки.

— Два курса ГИКа. — Старков встал, потянулся мягко, лениво — под фуфайкой проступили мышцы, выпуклые, твердые. — Был такой институт в Москве, да сплыл. В другой город эвакуировался. ГИК — это сокращенно Государственный институт кинематографии. Два курса отучился, перешел на третий и дал тягу на фронт. Вот так. А что отсиживаться в тылу, когда другие воюют? — Старков замолчал, отошел к тщедушному, едва достающему до колена, но уже выпрямляющемуся по весне кустику, сломил ветку.

Лепехин оттянул рукав фуфайки, поглядел на часы.

— Пора.

Лепехин видел однажды в казахской степи, у Джунгарского предгорья, в пяти минутах езды от сопки Коян-Коз, как со здоровенной, сизой от старости, но очень мощной гадюкой расправился невзрачный, маленький, чуть больше кулака ежик. И сделал это ловко, с умом. Узрел гадюку, дремлющую на пригорке, подкатился, вонзился маленькими острыми зубками в змеиный хвост. Вцепился и в тот же миг свернулся в плотный тугой комок, выставив во все стороны колючки. Змея, ощетинившись от боли чешуей, взвилась в воздух. Но вырваться ей не удалось — ежик прочно зажал в зубах гадючий хвост. Огромная матерая змея начала безумно метаться из стороны в сторону, биться о землю, ломая высушенные до костяной жесткости стебли чернополынника, дырявя свое тело о подставленные ежом колючки. Через десять минут битва была закончена. Гадюка длинной вялой веревкой лежала на пригорке, а ежик, весело похоркивая, бегал вокруг поверженного врага, решая, что делать с ним дальше.

«Вон какая философия — все в природе уравновешено, — думал Лепехин, — как в арифметике, когда левая часть равна правой. И закольцовано. На страшную змею есть управа — ежик, на ежика — лисица, лисица пасует перед волком, волк — перед медведем, медведь — еще перед кем-то, и эту цепочку можно продолжать, пока кольцо не замкнется и не окажется вдруг, что самый большой зверь — слон боится крошечной мыши. Вот те и пожалуйста, бабушка, Юрьев день…»

Лепехин задумался, состояние сладкой сонной оцепенелости охватило его — ровная, с хорошо обдутым настом дорога, нарастающие запахи весны притупили бдительность.

— Э-э, притормозни-ка. — Его резко толкнул в бок Старков.

Лепехин встряхнул головой, освобождаясь от одури плывущего своего состояния, и сбросил газ.

— Погляди-ка. Вон туда, на высотку! Видишь? Человек! Разгуливает по плеши, как одессит по Дерибасовской, а? Свой или не свой?

Лепехин, закаменев лицом, всмотрелся вперед: высотка, вон она, видна хорошо, почти на ладони, а вот человека… нет, не видно человека.

— Справа, в низинке, под высоткой темное пятно. Узрел? Это вход в землянку, а чуть ниже и правее — часовой. Сейчас он, кажись, перестал ходить. Вполне возможно — нас разглядывает. И не без изумления, если, конечно, видит.

Лепехин уперся коленями в полудужья руля, страхуя, чтобы мотоцикл не заваливался, не выходил из наката, подтянул за ремешок бинокль. Старков действительно прав — на высоте немцы, над бруствером пулемет ствол вскинул, к пологу, закрывающему вход, пришпилен плакат с готическими буквами, на часовом прямо на меховую шапку нахлобучена крутобокая немецкая каска. Немцы расположились и ниже землянки — у самого корня высоты полуярусом вырыты окопы, а чтобы земля не чернела, не выдавала эти окопы, брустверы, присыпали снегом. Аккуратисты, ничего не скажешь. И сверху снег лопатами утрамбовали.

До высоты оставалось метров пятьсот-шестьсот, но поворачивать назад уже нельзя, если разберут, кто такие, — пустят вдогонку несколько мин, тогда заказывай похороны за счет родной воинской части.