Константин Ильченко - Путь домой

Но и с другой-то стороны, что ей тут-то маяться? Оно, конечно, парней и здесь пруд пруди, каждый не прочь окольцеваться с такой видной барышней. Но как ей запретишь ехать – у неё ж нрав, как у молодой и необъезженной кобылы. Одно слово, казацкая порода, обрубит так, что вроде и обижаться не за что, а второй раз уже и подумаешь, стоит ли ей перечить. Отец улыбнулся, что-то вспомнив из жизни, и решительно заявил:

– Вот что, мать, хватит слёзы лить, времена нынче не те, – видишь, страна какую стройку затеяла. Да и Надя уже за твой подол не прячется, пора на ноги становиться, или ты думала, что дети до смерти с нами будут? Пусть едет, ничего там страшного нет, да и кум заверил, что там всё серьёзно. – Надя подняла расширенные от удивления глаза, она не верила своим ушам. Девушка ожидала, что отец будет противиться её решению, что уж он-то точно не захочет её отпускать. Какой же он у меня хороший, подумала Надя.

– Кум говорит, что за ними пригляд будет, – с ребятами едет кто-то из райкома, он и станет отвечать за них в дороге, и там будет, аж пока все не определятся. И потом, дочка не одна едет, со всего города добровольцев набирают. – Мать с ужасом смотрела на отца. «Что ж ты мелешь?!» – читалось в её глазах. – Да что ты, мать, пусть едет, засиделась она тут. Для Надюшки простор нужен, она птица большого полёта, правильно говорю, дочка?

У Нади от счастья и любви к своим близким на глазах выступили слёзы. Проводы были весёлые, уезжающих до станции провожали чуть ли не всем посёлком. Матери плакали, мужики под гармонь плясали, а отправлявшаяся в далёкий путь молодежь смело смотрела в будущее и верила, что оно обязательно будет счастливым и очень интересным.

Время шло, жизнь на месте не стояла, дети росли. Гриня, так на казацкий манер его звала мать, не стал исключением. В 1941 году он стал первокурсником ФЗУ. Но окончить его было не суждено – грянула Великая Отечественная война.

Бои под Миусом стали чёрным мазком в жизни шахтёрских семей. В декабре 1941 года всех мужчин, которые еще работали в шахтах и имели бронь от войны, по приказу советского командования немедленно определяли в ополчение и предписывали явиться в военкоматы. Таким образом в срочном порядке из необученных людей сформировали ополчение, которое вливалось во вновь сформированные дивизии.

Перед ними стояла одна задача – держать немцев, они имели право только лишь на смерть. В бой уходили в гражданской одежде, переодеваться было не во что. Часто уходили с одной винтовкой на двоих, а то и на троих. Задержать продвижение гитлеровской армии хотя бы на полдня – это тогда было архиважно. Задержка давала возможность Красной Армии оторваться от преследования противника.

Шахтеры в прямом смысле шли на убой, они это понимали, и в этом был их подвиг. Это потом их назовут героями, а их дивизии – шахтёрскими, тогда же они были смертниками. Тогда они встали живым щитом на пути немецкой армии, в самом прямом смысле этого слова.

В начале ноября 1941 года фронт остановился на Миусе и Северском Донце. Постоянные контратаки советских войск сковывали большие силы врага на южном крыле в ответственный период битвы под Москвой.

Самым страшным для жителей Ряженого и Матвеева-Кургана, что на Примиусье, оказался конец зимы 1942 года, когда всего за несколько дней заснеженные балки, поля и холмы вокруг почернели от крови и шинелей бойцов Красной Армии. В полях лежали неубранными тысячи тел – все эти люди погибли в декабрьских и январских боях. Погибшие несколько месяцев так и пролежали в полях, а местные жители не могли их похоронить. Те, кто видел эту картину, будучи ребенком, потом признавались, что ни до, ни после не видели ничего страшнее.

Гришин отец, Григорий Андреевич, прошедший Первую мировую войну, будучи шахтёром, в начале декабря 1941 г. вместе с сотоварищами был определён в ополчение.

Ранее утро. Вся семья собралась в комнатушке шахтерского барака. Маманя тихо плакала. Паша, схватившись одной ручонкой за табурет, а другой вцепившись в мамин фартук, пыталась понять, что происходит, почему все вдруг так загрустили и так горько плачут. Нина, которая из сестер теперь осталась старшей, подошла к отцу, посмотрела ему в глаза и сказала:

– Пап, ты вернёшься я знаю. – Из её глаз хлынули слёзы. Младшие девчонки в голос заскулили. Гриша стоял, насупившись, он с трудом сдерживал слёзы. Он батю любил, но мужчинам плакать нельзя.