Михаил Каюрин - Задолго до победы

– Не надо строить прогнозы, что могло быть, а чего не могло, – всё больше раздражаясь, проговорил Климов. – В том районе не планировалось передвижение наших войск. Смертник сдох бы от голода, прежде чем увидел перед собой цель для поражения.

Предчувствие подсказывало Александру, что наказание последует в любом случае. Будет ли он запираться, или признается, что участвовал в разрешении спора в реке – итог подведён уже заранее, командованию требовался конкретный виновник и наглядная порка в оправдание трагедии. Это усматривалось и в поведении собравшихся командиров. Может быть, Хорошенин в своём докладе успел уже назвать фамилии спорщиков. И, конечно же, сказал при этом, что знает об участниках спора с чьих-то слов, а сам он ничего не видел, подчинённые ушли из расположения городка самовольно.

Пока стояла пауза, Александр подумал, что в обвинении Климова есть, наверно, доля правды. Ведь была же возможность отговорить Кречетова и Рыжика от состязания. Была, чего уж кривить душой. Если бы только знать, что на противоположном берегу их дожидается смертник! Стоило лишь на Пашку-Рыжика цыкнуть, макнуть головой в воду на минуту, и тот бы умолк. И не состоялось бы никакого заплыва, и все ребята остались бы живыми. И закадычный друг Гриша в их числе. А, раз так, он, Удалов, должен понести наказание за смерть друга.

Александр обвёл взглядом собравшихся и неожиданно для всех заявил:

– Это я предложил сделать заплыв наперегонки и готов понести наказание.

Он видел, как вскинул от удивления брови лейтенант Хорошенин, не веря собственным ушам, видел, как приоткрылся рот у комроты Климова, как уставился на него в непонимании земляк Узков. Александр смотрел на всё это и неожиданно почувствовал в себе некоторое облегчение. Даже усмехнулся от зрелища.

Теперь ему стало безразлично, что ждёт его за такое признание. Он корил себя за гибель Гриши Дымова, и посчитал, что должен понести за это наказание.

На лицах Климова и Хорошенина проступило облегчение, в ожидании решающего слова они уставились на Слотина. Командир полка, наоборот, нахмурился ещё сильнее, затем негромко выдавил:

– На гауптвахту его.

И тут Узкова словно прорвало. Он торопливо заговорил:

– Тогда и меня сажайте вместе с ним. Это я убеждал красноармейцев плыть всем вместе. Сказал, что такой заплыв мы посвятим в честь победы над японскими самураями, и он останется в памяти на всю жизнь.

– Уведите, – сморщился Слотин. – Обоих.

Когда красноармеец с винтовкой вывел Удалова и Узкова из палатки, он добавил с несвойственной ему злостью:

– Клоуны, чёрт возьми!

Удалова и Узкова посадили на гауптвахту на десять суток. Слотин доложил в штаб корпуса о происшествии, изложив его в своём донесении, как вооружённое столкновение при разведке местности. Вечером того же дня дзот, из которого были расстреляны безоружные красноармейцы уничтожила авиация бомбовыми ударами. Самурай-смертник, прикованный цепью к стене, как выяснилось позднее, сделал себе харакири.

16 сентября 1939 года все боевые действия в районе Халхин-Гола прекратились.

…Удалов и Узков отделались десятью сутками гауптвахты, однако, не были исключены из списка представленных к награждению. Оба они удостоились ордена Красной Звезды за последний яростный бой, заклеймённый бойцами, как «схождение в ад».

Осенью 1942 года на Сталинградском фронте сложилось критическое положение. Немцы неудержимо рвались к Волге. Ожесточённость боёв нарастала с каждым днём. Германская авиация принялась наносить сильнейшие бомбовые удары по жилым кварталам. Город за очень короткое время превратился в руины, непрерывно чадил, бои шли уже за каждый дом. Чтобы отстоять город, советское командование бросало на правый берег Волги всё новые и новые резервы.

312-й стрелковый полк, прибывший три дня назад для пополнения истекающей кровью дивизии на правом берегу Волги, стоял в деревне Зуевка в ожидании приказа на переправу.

Ветер дул со стороны горящего Сталинграда и приносил оттуда запах гари от сожжённого тола, мазута, железа и прочих материалов, которые горели и плавились.

– Скорее бы на тот берег перебраться, – глядя на далёкие клубы дыма над городом, хмуро проговорил Василий Ромашкин.

Сергей Тимофеев повернулся лицом к другу, съязвил:

– Мандраж одолел?

– Три дня сидим у моря и ждём погоды. Не знаю, как ты, а меня угнетает ожидание, неизвестность давит на мозги.