Богдан Сушинский - Золото Роммеля

– Своими рапортами я ничего не добьюсь.

– Как минимум, добьетесь вызова в ставку фюрера, где во время личной встречи попытаетесь убедить его в своей правоте.

– Максимум, чего я добьюсь – это гнева всего командования и репутации доносителя, – угрюмо заключил фельдмаршал, давая понять, что дальнейший разговор на эту тему бессмыслен.

Звездная ночь Сардинии окончательно усмирила остатки шторма, и на море снизошла насыщенная свежестью южная благодать.

Фон Шмидт понимал, что вслед за ней, утром, над караваном появятся звенья английских или американских штурмовиков, тем не менее воспрянул духом. И даже позволил себе отчитать совершенно измотанного штормом ефрейтора-эсэсовца, поднявшегося откуда-то из чрева линкора, словно из склепа, и теперь устроившегося на каком-то ящике у подножия мачты.

– Я всего лишь второй раз в жизни плыву на корабле, – оправдывался штурмманн (ефрейтор) СС, мучительно сдерживаясь, чтобы не вырвать прямо в присутствии оберштурмбаннфюрера. – К тому же предупреждал командование, что мое предыдущее плаванье проходило очень тяжело.

– И что изрек по этому поводу твой командир?

– Заверил, что для утопленника я вполне сгожусь.

Барон придирчиво осмотрел штурмманна с ног до головы, будто и в самом деле пытался определить степень его готовности перевоплотиться в утопленника…

– Вот это оно и есть, настоящее тыловое дерь-рьмо, – благодушно проворчал он, явно имея в виду не столько командира СС-ефрейтора и его послештормовые экзальтации, сколько усеянное звездами небо, убаюкивающую черноту моря, корабль и все прочее, что составляло понятие «этот мир». И никто в «этом мире» не смог бы истолковать, какой именно смысл пытался вложить сейчас в это далеко не аристократическое словцо барон фон Шмидт. – Человек – дерь-рьмо, море – дерь-рьмо, все вокруг – окопное или тыловое, но… дерь-рьмо!

Спросив на всякий случай фамилию ефрейтора, оберштурмбаннфюрер записал ее в блокнотик и отправился к себе в каюту. Он с удовольствием прилег бы там, если бы не присутствие подполковника Крона. Барон не то чтобы невзлюбил этого человека – для него невыносимым было ощущение самой близости вермахтовца. Полное невосприятие этого неврастеника, по-шутовски подергивавшего при разговоре правым плечом, давало знать о себе уже с расстояния в десять шагов.

– Кажется, все улеглось? – устало спросил тем временем подполковник.

Едва линкор отошел от пирса, как он забрался в свою «усыпальницу» и лишь изредка поднимался на палубу, чтобы хоть немного отдышаться. Шторм воздействовал на него так же губительно, как и само его, Крона, присутствие – на оберштурмбаннфюрера.

– Вы все проспали, подполковник. Мы уже давно лежим на дне.

– Несколько раз мною овладевало именно такое ощущение. Причем с каждым часом он становится все более реалистичным.

– Не наблюдаю истинно германского духа, подполковник. Море, корабль, контейнеры… – все это дерь-рьмо. Истинно германский дух – вот то единственное, что стоит внимания и уважения.

Крон тяжело вздохнул и нервно поерзал в своем лежбище.

– Как только высадимся в Генуе, следует затребовать подкрепления.

– Зачем? Нас и так слишком много. Слишком… много. Кстати, не изволите ли продиктовать мне список ваших солдат? Кажется, вы утверждали, господин Крон, что знаете их и помните поименно.

– С этим можно было бы подождать и до утра, – простонал подполковник, словно от зубной боли.

– Предпочел бы сейчас и немедленно, – приказным тоном объявил оберштурмбаннфюрер.

– Делать вам нечего, – проворчал Крон. Тем не менее тут же начал называть фамилии.

Переписав их в свой блокнотик, оберштурмбаннфюрер быстро перенес туда и список эсэсовцев. Обнаружив, что забыл фамилию оставшегося на палубе ефрейтора, фон Шмидт вдруг открыл для себя, что очень скоро ему понадобится знать не только имена всех принимавших участие в доставке сокровищ в Европу, но и все, что только можно, – о самих этих людях. И твердо решил, что утром потребует от командора предоставить списки экипажей всех четырех кораблей.

– Простите мое любопытство, подполковник, но в офицерском клубе в Тунисе вас именовали «дантистом». Довоенная профессия?

– Какая еще профессия? – неохотно отмахнулся Крон.

– Не родственник ли вы того самого Крона, который стал творцом знамени Третьего рейха? [5]

– Именно потому, что этот «краснознаменщик» был дантистом, меня тоже принимают за его коллегу.