Олег Таругин - Волкодавы СМЕРШа. Тихая война

СПРАВА! Александр не понимает, выкрикнул ли это кто-то из товарищей, или его снова предупредило подстегнутое сумасшедшим выбросом адреналина сознание, живущее в эти секунды, очень на то похоже, какой-то своей жизнью. Он почти успевает повернуться, но нога в прыжковом ботинке оказывается быстрее. Пинок, мгновенно выбивающий из легких воздух. Странное ощущение короткого полета – и тяжелый удар спиной об пол. Еще один удар – носок ботинка угодил в кости запястья. Рука немеет, пистолета в ней больше нет, и Сашка просто не знает, куда он делся. А сверху уже наваливается гитлеровец, в лицо бьет тяжелое чужое дыхание. Прежде чем фашист окончательно перекрывает поле зрения, Гулькин успевает заметить, как Витька Карпышев сцепляется с еще одним фрицем и оба падают на пол. А на Ваню из-за перевернутого набок стола, «большого», как его принято называть, прикрывшего от осколков и ударной волны, бросается диверсант с автоматом в руках. Он не стреляет – приемник магазина отчего-то пуст, а пытается достать голову Лупана пистолетной рукояткой. Замах проходит впустую – Иван приседает и бьет в корпус кулаком, в последний момент отвернув в сторону лезвие зажатого в руке ножа.

Выяснять, чем все закончится, некогда: в руке «его» парашютиста тускло отблескивает нож. Не инерционный складной стропорез, который им показывали на занятиях, а гораздо более длинный обоюдоострый клинок. Лезвие стремительно опускается, но Сашка успевает подставить левое предплечье, сбивая удар в сторону, в пол. Сейчас бы нащупать на поясе ножны и пырнуть противника, стараясь, чтоб не насмерть, но правой руки он просто не чувствует. Даже боли от пробившей бицепс пули нет. Немец знал, куда ударить, угодив носком ботинка в нужную точку, «в нерв», как говорилось на тренировках по рукопашной борьбе. Обидно, ох как обидно… повезло еще, что перелома нет.

Фриц рычит, обдавая тяжелым, смрадным дыханием; в выпученных глазах нет ничего человеческого. Наркотик он, что ли, какой принял? Инструкторы говорили, что немцы, чтобы свои силы и выносливость повысить, специальный препарат принимают, «первитин» называется. Оскаленный рот брызжет слюной, попадающей на лицо. Отчего-то именно последнее неожиданно вызывает особое раздражение и ярость. Перехватив кисть врага, Александр до хруста в сухожилиях напрягает мышцы, распрямляя его руку и отводя ее все дальше и дальше. И, вложив в рывок удесятеренные нахлынувшей злостью силы, опрокидывает парашютиста на бок, тут же наваливаясь сверху. Еще одно усилие, и на лопатках уже фриц. Короткий удар лбом в лицо, еще один. Неприятный хруст ломающихся носовых костей. Немец хрипит, захлебываясь кровью, и на миг ослабляет хватку. Гулькин, вывернув из его руки нож, бьет еще раз, последний. Сначала освободившейся левой рукой, затем правой, к которой наконец возвращается чувствительность. Голова противника беспомощно мотается из стороны в сторону. Готов. Третий. Теплый.

Карпышев с Лупаном тоже уже справились – Виктор сидит на лежащем ничком противнике, удерживая руки на болевом приеме, и что-то орет, даже не осознавая, что тот его все равно не понимает, а Ваня отирает о вражеский комбинезон лезвие своего «НА-40». Неужели… ВСЕ?! И тут же словно ледяная стрела пронзает мозг: восемь! Их в комнате только восемь! Где девятый?! Выхватив из-за ремня «наган», каким-то чудом не выпавший ни во время прыжка в окно, ни в схватке с немцем, Александр рывком поднимается на ноги.

Тут же натыкаясь на тревожный взгляд бывшего пехотинца:

– Командир, ты чего?

– Девятый где?! Ушел?!

Карпышев меняется в лице:

– То есть как? Вроде все ж здесь… да твою ж мать! Точно, одного не хватает! Слушай, тут подпол имеется, мы с пацанами лазали. Вон там люк, в самом углу. Может, успел сдернуть? Подержи фрица, я проверю!

– Не, все нормально, мужики, – бледно улыбнувшись, Лупан убирает клинок в ножны и медленно встает. – Просто их в сенях двое было. Ты извини, командир, напортачил я, похоже… извини. Одного сразу гранатой убило, прямо под ногами рванула, а второго я сам застрелил. И этого тоже, ножом, – боец виновато кивнул на тело в расхристанном комбезе, окровавленном на груди. – Ни одного на мне пленного. Виноват. Ты, если нужно, напиши в рапорте, как было, я ж понимаю. Вернемся назад, понесу наказание…

– Дурак ты, Ваня-Ион… – еще не зная, плакать или смеяться – и то и другое, разумеется, образно, – пробурчал Гулькин, с искренним удивлением глядя на револьвер в руке и отчего-то не в состоянии вспомнить, откуда он там взялся. – Короче, повоевали…