Николай Личак - Так совершается подвиг

Осмоловский побледнел. Руки его машинально легли на пряжку ремня. Шило усмехнулся. Он уже знал эту привычку командира подтягивать ремень в минуты волнения.

— Капитан, говоришь? — быстро переспросил Осмоловский. — Опередил, значит, меня Николай в звании… Ну, а из себя-то он какой? Ты ведь фотографию видел, — кивнул головой к столу Осмоловский.

Шило развел руками:

— Извини, но видеть мне его не довелось. Он как раз к стрельбе готовился. Сколько на твоих? Ну вот, значит, через пять минут репера начнут пристреливать. Я и район узнал. Пойдем покажу.

Но не успели они подойти к амбразуре, как раздался выстрел. Осмоловский вопросительно посмотрел на замполита, но тот, пожав плечами, невозмутимо проговорил:

— Что ж, наверно, раньше данные подготовил, ведь мастер, сам ты говорил не раз.

Осмоловский бросил косой взгляд на Шило, но промолчал. С минуту он терпеливо выслушивал объяснения замполита о том, в каком районе находятся пристреливаемые репера, но потом отстранил его, стал наблюдать: район ему был хорошо знаком. Он достал из кармана секундомер, блокнот и записывал что-то, беззвучно шевеля губами.

Между тем выстрелы следовали один за другим с равными промежутками времени — верный признак высокого мастерства стреляющего, который сложные вычисления производил столь же быстро, как и простые. Осмоловский уже видел, что сосед пристреливает отдельное дерево с ветвями, срезанными осколками, — его с неделю тому назад пристреливал и он — и, отметив накрывающую группу, после которой дается команда «Стой! Записать установки…» — восхищенно воскликнул:

— Конечно, это он! Узнаю Николая по почерку.

Экономия — два снаряда! Выигрыш времени — не менее пяти минут! Ведь здорово, а? — обратился он к Шило. — Кто здесь еще так стреляет? Нет, ты мне скажи, кто? И после этого ты будешь еще говорить мне, что я не прав?

— Да-а, — отводя глаза, в которых бегали веселые искорки, проговорил Шило, — что здорово, то здорово, ничего не могу сказать. Пожалуй, и ты так не стреляешь.

— Я? Что я, не обо мне речь. Но Николай… Молодец. Вот это артиллерист… Знаешь, что! Давай-ка сходим к нему. Ты ведь знаешь, где его наблюдательный пункт. Не возражаешь? Ну, вот и хорошо. Сейчас я только попрошу разрешения у командира дивизиона и пойдем.

Осмоловский оживился и с несвойственной ему суетливостью стал собираться.

Через несколько минут они уже направлялись в расположение соседнего артиллерийского полка. Под ногами часто поскрипывал снег. Мороз прихватывал нос и щеки. Осмоловский шел быстро, Шило едва поспевал за ним. По дороге командир батареи рассказывал о Никольском, вспоминал об училище.

— А мороз сегодня того… Поджимает, — потирая перчаткой щеку, говорил он. — По такому морозу хорошо наступать будет.

У блиндажа их встретил часовой и, проверив документы, на вопрос, на месте ли командир батареи, ответил «здесь» и кивнул на вход в блиндаж, завешенный плащ-палаткой.

— Заходи, Виктор Леонидович, — пропуская Осмоловского вперед, сказал Шило и пригнул голову. Когда он в свою очередь вошел в блиндаж, друзья уже крепко обнимались.

— Вот, знакомься, Николай, — проговорил Осмоловский и показал на стоявшего у входа Шило. — Мой заместитель по политической части — Шило, Федор Васильевич. Фамилия, между прочим, оправдывает одну из черт характера… А в общем человек хороший, про тебя знает, я ему рассказывал. Только вот не верит, что лучше тебя здесь никто не стреляет. А сегодня все-таки убедился. Наблюдали мы твою стрельбу. Молодец, Николай, поздравляю!

— Постой, постой, — улыбаясь, остановил его Никольский. — Во-первых, с твоим замполитом я уже знаком. Сегодня видел. И, между прочим, жаловался он мне на тебя. Зазнаешься, говорит. Раньше что-то я за тобой этого не замечал. А во-вторых, меня ты напрасно превозносишь. Стрелял-то вовсе не я, а мой командир взвода. Я в это время в штабе был. Так что…

Осмоловский стоял как вкопанный. Глаза его перебегали с Никольского на Шило. В глазах Никольского так и бегали искорки смеха, а Шило, наклонив голову, смущенно покашливал в кулак. Наверное, вид у Осмоловского был очень смешной, потому что оба, и Никольский и Шило, наконец не выдержали и засмеялись. Губы Осмоловского обиженно дрогнули, по лицу пробежала тень, руки потянулись к пряжке ремня. Он крякнул и… тоже рассмеялся, заливисто и звонко. А когда все трое умолкли, Осмоловский протянул руку замполиту:

— Сдаюсь, Федор Васильевич! Твоя взяла. Признаю свои ошибки и каюсь. Каюсь и признаю.