Аида Ланцман - Под солнцем Виргинии

–– Ты уже решил, чем будешь заниматься после школы? – спросил Крис, наблюдая, как Нейт увлеченно пишет его портрет.

–– Нет, но это последний год. И надо бы уже определиться, – он на секунду отвлекся и взглянул на Криса. Его взгляд был рассредоточен, ресницы дрожали. – А ты?

–– Завербуюсь в армию, – признался Крис. – К «морским котикам».

–– Ты серьезно? – если бы время остановилось, Нейт, конечно, поймал бы кусок угля, который выронил. Но все произошло так быстро, что он успел оставить на полу черный след. Нейт слышал, как он падает, со звонким стуком отскакивая от бетонного пола, и решил, что в тот момент его сердце звучало точно так же.

–– Брось, колледж, ученая степень и красивая жизнь на Манхеттене – это для тебя, а для меня… Военная карьера – единственный способ отсюда вырваться.

Крис вечно ходил в синяках. Нейт знал, что отец бил его, когда напивался, поэтому все лето Крис проводил в усадьбе Розенфилдов, и Нейт нарочно не вмешивался в разговоры своих родителей с другом, он давал ему возможность почувствовать, что он часть всего этого.

Глаза жгло от подступающих слез.

–– Ты ведь хорошо пишешь, – сказал Нейт, не намеренный отступать, но все же спрятался за холстом, чтобы не объясняться с другом. Крис иногда давал ему почитать школьные сочинения.

Ничего объяснять не нужно было: смотри и понимай, Крис видел, Нейта выдавали предательски дрожащие руки.

Нейт чувствовал себя беспомощным и почему-то виноватым. Он улыбнулся, вспомнив, как они сидели допоздна и говорили ночи напролет в темной комнате, освещаемой только полной луной. Они строили планы, задыхаясь в вечных проблемах реальности, они были молодыми и неопытными. Или молчали, слушали во дворе пластинки или радио, которое играло всю ночь и не хотели, чтобы наступало утро. О, Боже, они должны были сделать столько всего, столько всего успеть, но все планы Нейта разбились о «морских котиков».

Крис тогда встал со стула, на секунду забыв, что он натура, и подошел к Нейту, и взглянул в глаза.

«Прости», – это не прозвучало, но подразумевалось.

А осенью Нейт, не зная, что делать со своими чувствами, начал встречаться с хорошенькой Дейзи Гамильтон и снова стал играть в теннис.

В Сен-Максим было слишком много музыки, вина, устриц и родственников, имен которых Нейт не знал или успел забыть. На старой небольшой вилле, помимо бабушки с дедушкой, собрались и остальные из семейства Пти, и теперь дом ни на секунду не умолкал. Бабушка всегда готовила еду сама, не подпуская к плите ни дочь, ни невестку, но зато она непременно слушала новостной канал. Дед пил слишком много игристого вина, которое мать Нейта иногда подменяла яблочным соком, и рассказывал, как крутил роман с одной красивой итальяночкой, когда учился в университете. То, что эта итальяночка стала его женой, родила ему двоих детей и состарилась рядом с ним, стерла из памяти Поля Пти старческая деменция.

Нейт видел, как глаза его матери наполнялись болью каждый раз, когда ей приходилось знакомить отца с женой, и как она улыбалась, когда ее отец вспоминал свою любовь.

По вилле бегали дети, многочисленные кузены и двоюродные племянники Нейта, громко говорили мужчины и смеялись женщины. Нейт часто сбегал на пляж или бродил по закоулкам старого города, чтобы не слышать эту какофонию, сотканную из французской речи, новостей, звука, с которым открывались бутылки шампанского, звука музыки и улюлюканья детей.

–– Ты Нейт? – спросила женщина лет сорока, приходившаяся, как позже выяснил Нейт, ему троюродной тетей. В день, когда они вышли из такси напротив ворот виллы, она встречала их в бежевом льняном платье, в дорогих украшениях и в темных очках. – Я Манон, двоюродная сестра твоей матери, – представилась та и обняла Нейта. – Ты так похож на моего сына, он сейчас путешествует по Испании, пишет работу о Гауди.

–– Спасибо, тетя, – неловко пробормотал Нейт. Пытаясь отделаться от ее поцелуев и объятий, он похлопал ее по спине.

–– Просто Манон, дорогой, – улыбнулась она.

Через пару дней после приезда, в полдень, Нейт вышел на террасу, где у бассейна загорали его мать и отец.

Отец, как всегда, был слишком бледным, его кожа никогда не принимала загар. Бывало, он проводил под палящим солнцем несколько часов, его плечи и лицо обгорали, краснели, а потом кожа с них болезненно облазила. Он лежал на шезлонге с чуть приспущенными очками и читал книгу. Другое дело – мать. Загар приставал к ней быстро, кожа была золотистой и даже сверкала. На ней был белый купальник, легкая голубая накидка с желтыми лимонами, а на лице лежала соломенная шляпа. Темно-сливовым лаком были накрашены ее ногти. На запястьях позвякивали золотые браслеты, когда она тянулась к мартини с водкой и крутила оливку в бокале. Женевьева всегда оставалась собой. Изысканной, благородной, с повадками и взглядом львицы.