Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом...

Вот все они, интеллигенты, такие. Чуть что — сразу в ку­сты. Кто, кто, а мы за эти месяцы прекрасно научились разби­раться в людях. И никаких микроскопов нам не нужно.

— Товарищ Тимофеев — известный пианист, — сказал нам наконец Федот Петрович. — Все вы, наверное, видели на афи­шах его имя...

Еще бы! Мы сразу захлопали ополченцу. О нем вся Москва знала. О нем кричали до войны огромные буквы афиш на каж­дой улице. И надо же — такой человек сам, по собственной воле, пошел в ополченцы. Потому что в ополченцы брали толь­ко по собственной воле.

— Попросим товарища Тимофеева что-нибудь сыграть нам.

Товарищ Тимофеев открыл крышку нашего пианино и про­бежался пальцами по клавишам. И покачал головой.

— Все на нем играете? — спросил он добродушно.

— Все, кому не лень, — признался Воронок.

— Тогда займитесь пока своими разговорами, а я немнож­ко потружусь над вашим уникальным фортепьяно, — сказал товарищ Тимофеев.

Он достал из кармана шинели какую-то штуковину и при­нялся за настройку пианино.

— Эх вы, — укоризненно сказал Черныш, — сколько раз говорил — не прикасайтесь к инструменту!

Видать, для Тимофеева пианино было не просто черным ящиком, как для нас, а чем-то очень дорогим и заветным. Вон как бережно трогает он струны, как вытирает тряпочкой каж­дую пылинку.

Настройкой он занимался долго. Мы уже тревожно погля­дывали на часы, тикавшие над входной дверью. Скоро налетят фашисты. Любят они прилетать в одно и то же время. Немец­кая педантичность.

— Это, конечно, не «Бехштейн» и не «Беккер», — сказал в конце концов товарищ Тимофеев, — но попробуем сыграть и на нем. За качество исполнения трудно ручаться, так что заранее извините, если что не так. Я познакомлю вас с любимой вещью Владимира Ильича. Итак, соната «Аппассионата» Людвига ван Бетховена.

Никогда в жизни я не слышал такой музыки. Это было что-то потрясающе нечеловеческое, сверхъестественное. Казалось, музыка звучит прямо с небес, а не вызвана к жизни хрупкими пальцами человека в очках.

Мальчишки замерли на стульях в тех позах, как их заста­ли первые аккорды. Рука Нины Грозовой так и осталась на моем плече до самого финала. Черныш застыл, закрыв глаза и подперев подбородок палочкой.

Сколько длилось это очарование, никто не знал. Время как бы перестало существовать.

Хлопали пианисту до боли в ладонях, кричали до хрипоты «бис», не понимая, что такое неповторимо.

Товарищ Тимофеев кланялся, сняв очки, и глаза его благо­дарно блестели.

... Кончилась война. Сверкающий концертный зал... Здесь и молодой рабочий поэт Алексей Сазонов с первой книжкой своих стихов в руках. Все пришли на концерт всемирно извест­ного пианиста товарища Тимофеева. Но что это? На глазах у всех поэт Сазонов поднимается на сцену, вручает пианисту книжку, обнимает его, как родного брата. И товарищ Тимофеев говорит людям в зале:

По просьбе вчерашнего ремесленника, а ныне токаря-универсала и поэта Алексея Сазонова исполняю сонату «Аппас­сионату». Это произведение великого немецкого композитора я играл ребятам в самое трудное время войны с немцами. И не­мецкий композитор тоже воевал своей музыкой против фаши­стов, помогал выстоять защитникам Москвы.

Алексей Сазонов подтверждает слова пианиста и, гремя орденами, уходит со сцены в зрительный вал. Там ждет его самая лучшая девушка в мире. У нее лучистые глаза и ма­ленькая родинка на правой щеке. Такая же, как у Нины Гро­зовой. ..

Какая у Нины теплая и ласковая рука... Жаль, что она снова не догадывается положить мне ее на плечо. Может быть, товарищ Тимофеев исполнит еще что-нибудь? Ну пожалуйста!

Но нет, он надевает свою грубошерстную шинель и у порога красного уголка еще раз кланяется всем. Он спешит по делу, и Нина провожает его.

Черныш смотрит лукаво на Воронка и спрашивает:

— Не удалось сагитировать пианиста в пожарную команду?

— Не удалось, — вздыхает Воронок и тоже поглядывает на замполита лукаво.

— К вашему сведению, — серьезным голосом говорит Федот Петрович, — хочу доложить, что товарищ Тимофеев состоит в команде, которая обезвреживает невзорвавшиеся бомбы. Так что напрасно вы показывали ему свое бесстрашие.

Мы смущенно молчим, огорченные и потрясенные. Сашка тихо произносит:

— Убрать его надо из этой команды.

— Пробовало начальство. Не удалось.

А мне вспоминаются хрупкие и длинные пальцы пианиста. Сколько же раз прикасались они к самой смерти? И сколько раз прикоснутся еще? Вот тебе и интеллигенция...