Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом...

— Еще как! Иван Михалыч взял его к себе в ученики. Мишка ходит к нему заниматься домой. А когда вернется кон­серватория, будет учиться там. Так сказал профессор.

— Счастливый человек ваш Мишка.

— И все благодаря вам. Если бы не те яички, может, Миш­ка и петь не смог бы.

— Моя заслуга маленькая, — говорит медсестра, — не всем и яички помогают. Талант надо иметь. Вот в чем дело.

Палец мой болит, словно его непрестанно сжимают плоско­губцами.

— Вот тебе направление в поликлинику. Пусть врач тоже посмотрит. А вот освобождение от работы. Не повезло тебе, Сазонов. Только на спецзаказ перешли — и такое несчастье.

— А вы считаете, что с таким пальцем нельзя работать?

— Конечно, нельзя. Грязь попадет или еще что. Да и как ты станешь вертеть всякие там суппорты? Неудобно же.

Эх, сестра, плохо ты знаешь Лешку Сазонова! А как же ра­неные на фронте не покидают поле боя и дерутся до последней капли крови? У нас здесь — тоже фронт. И самый настоящий дезертир буду я, если перестану работать в такое трудное время.

Я запихиваю справку в кармашек и говорю:

— Спасибо за помощь.

— Иди, Сазонов, писать стихи. Рука-то у тебя левая постра­дала. В самый раз тебе сейчас стихами заниматься.

— В самый раз, — соглашаюсь я и возвращаюсь в мастер­скую.

Девчонки уже не хихикают. Неужели они подумали тогда, что я нарочно уронил патрон на свой палец? Попробовали бы сами испытать такое удовольствие. Визгу было бы на все учи­лище.

— Вы обещали мне другой станок, — говорю Бороде как ни в чем не бывало.

— А палец?

— Что — палец? Вы же слышали — ничего страшного. Так медсестра сказала.

— Она и о двух неделях сказала.

— А потом передумала. Можно, сказала, работать. Только не за тем драндулетом.

Борода хитро улыбнулся.

Мой новый станок меньше первого и гораздо спокойнее ха­рактером. Мы с ним быстро нашли общий язык. Он сразу за­пел мне успокаивающую песенку, и от этой песенки вроде па­лец стал болеть меньше.

А в схватку со стариканом драндулетом вступил Андрейка Калугин. Краешком глаза я наблюдал за этим поединком. Пер­вым делом Андрейка начал копаться в брюхе станка. Гремел шестеренками, отыскивал его старческие язвы и сердечные по­роки. Влил ему в брюхо полную масленку. Потом колдовал над шпинделем и задней бабкой. Потом сменил резцедержатель.

После этого старикан заурчал, как укрощенный тигр. Вся его злоба куда-то улетучилась.

— Отличный станок! — крикнул мне Андрейка.

— Рад услужить другу, — довольно ответил я.

Через несколько дней палец распух и почернел. Похоже, что там начиналось нагноение. Тогда только я вспомнил о на­правлении в поликлинику.

Не люблю врачей. Особенно побаиваюсь зубного. Когда он включает свою адскую машинку, у меня волосы дыбом стано­вятся. И словно для устрашения пациентов в зубоврачебных кабинетах всегда полно самых разнообразных орудий пыток. Они лежат на полочках в стеклянном шкафчике, словно на­рочно, чтобы их видели. Щипцы и щипчики. И какие-то совсем фантастические приспособления. Такими запросто можно вы­рывать клыки у слона. Он и пикнуть, бедный, не успеет. А ка­ково человеку, наделенному воображением?

В поликлинике меня направили к хирургу. Это была милая женщина с ласковыми глазами. Она сочувственно охала н ахала над моим пальцем. А потом спросила:

— Боли не боишься?

Какой же мужчина признается, что он боится боли? Чу­дачка!

— Не боюсь, — сказал я.

— Наверное, на фронт мечтаешь попасть? — спросила вра­чиха.

Ясновидящая она, что ли?

— Неплохо бы, — сказал я.

— А на фронте больно бывает. Очень больно...

— Ой! — вскрикнул я.

— Это еще не боль, — сказала врачиха, — настоящая боль еще впереди. Так что ты, миленький, потерпи. Потерпишь, ми­ленький?

— Потерплю, — сказал я.

— Ты отвернись. Вот-вот — смотри в окошко. Вид у нас хороший. Правда?

— Пра...

Но тут в мозг мой впились раскаленные иглы. Погас днев­ной свет в окне. Наверное, глаза у меня стали, как у вареного судака, потому что врачиха сказала:

— Полежи, миленький, на кушеточке.

Медсестра вытирала ваткой пот с моего лба н говорила:

— А ты хорошо держишься. Как настоящий мужчина.

Значит, вот как бывает, когда у человека во время пыток выдирают ногти! Прямо надо сказать — удовольствие ниже сред­него. После второго ногтя я бы, пожалуй, потерял сознание. А один — ничего. Один вытерпеть можно.

Я поднимаюсь с кушетки и чувствую противную слаоость в ногах.