Олег Рябов - Свинцовая строчка

Сейчас я задаю только один вопрос: «Где и с кем воюют «академики» Аська и Кирик?»

Вчера пришел приятель из артполка, пом. по радиосвязи, говорит: «Рябов, Рябов, ведь у тебя души не осталось, тебя интересует только то, что надо для войны!» Это он в смысле работы – мне ничего не хочется делать, что не требует обстановка. Он утверждает, что если его не убьют, то он обязательно замерзнет зимой (здесь это тоже нетрудно), все вспоминает, что пропала их молодость, что они ничего не видели и завидуют тем, кто в тылу. Мне смешно его слушать, как по-разному мы мыслим. Я пропал бы с тоски, если бы был сейчас дома.

Правда, мне иногда хочется, очень хочется попасть домой и посмотреть на всех вас, но и только.

Наша молодость не прошла, она идет и сейчас, хотя дома мы будем очень не скоро. Я бы не выкинул из жизни ни одного года: школа – 9 лет, работа – 3 года, и это была школа жизни, и совсем не напрасно. Был лишний год в институте, но он дал один кубик на петлицу, без которого я не попал бы на фронт. И о последних полутора годах – если вернусь домой, я никогда не пожалею. Пока все.

Скажите Галинке Александровой, что на фронт еще не поздно, война только разгорается, что война не игрушка – пусть прочтет Черчилля от 13.11.42 о том, сколько немцев еще на Западе.

Все, снег продолжает падать, коптилка догорает, люди спят.

Тася, ты пишешь, что 8-го выпили – так это замечательно! А почему Леля с вами не гулял? Я доволен, что на горизонте появился Сущинский, почему он мне не пишет? Да, а Легочка, кажется, тоже начал воевать – он в танковой части, но это не совсем хорошо. У вас в Горьком теперь все побывали, кроме меня и Миколки, нас отделяют 2000 километров, и плюс к этому я нахожусь в такой глуши, как никто.

Здесь очень красиво, особенно ночью. Вылезаешь из-под земли, а кругом покрытые инеем сосны и ели. Вспоминается жуткий январь, озеро Селигер: я верхом, один, объезжаю разбитый разрушенный дом отдыха «Селигер». А сейчас здесь, в блиндаже, тепло, как дома, играет брошенный фрицевский приемник, марш сменила гавайская гитара. Вот как ваш Рябов здорово воюет, не каждому так приходится. От передовой мы отодвинулись, и давно я не слышу свиста мин и разрывов снарядов, уже скучать начинаю по ним.

Приемник играет прекрасное танго. Вы давно, вероятно, не слыхали такой музыки, а мне почему-то сейчас очень захотелось попасть в большой зал с публикой.

Таська! Пьер говорил: «Надо верить в возможность счастья, чтобы быть счастливым…»; «оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым». Это прекрасные мысли. Они тебе нравятся? Это мудрая философия – постарайся придерживаться ее. А в артполку на моем месте теперь земляк из Горького; куда ни сунься – все из Горького, на рациях «зав. Ленина», «зав. Фрунзе», на столе калибратор стоит, так Саша Салин его при мне только еще разрабатывал, пушки в полку с «92-го», танки из Сормова, а люди если не горьковские, то все там побывали. А мой радиотехник – лесовод из Красных Баков, так он с радио дела никогда не имел (война!), – что я с ним делать буду? Был у меня хороший мастер, учиться уехал, и теперь я один на всю дивизию; по штату людей много положено, а в действительности никого нет. Работой и положением я очень доволен и никому уже не завидую, потому что я на фронте; есть и другие причины.

Тася, я не прошу тебя писать письма, кроме обязательной открытки один раз в месяц. Это необходимо для внутреннего успокоения; в людях есть хорошая и плохая черта – это вечная тяга, привязанность к Родине. У меня она выражена сильнее, чем у других. Я сегодня имел разговор на такую тему: плохо быть человеком, потерявшим родину (в широком смысле), а среди молодежи много таких.

Во сне я сегодня плыл по Волге (спал 13 часов) на большом пароходе. Где-то за лугами садилось солнце, у перил стояла Надя, и я ей рассказывал об Азии, об Урале и говорил, что Волгу ни на что не променяю. Тася, ты ни разу не написала о Волге. Все-таки хочется посмотреть на Горький. Раз во сне я был там, и занятно – стоял в коридоре перед зеркалом и думал: надеть пальто или шинель (мою родную шинельку). Тася писала, что видела Кирика и Аську, Абрама А. И вид у них «тот»! У нас у всех здесь вид далеко не тот!

Таська, теперь я – коммунист! Два месяца назад, когда наша часть попала в окружение, меня разыскал политрук со словами: «Нам, Рябов, надо серьезно поговорить. Пойдем погуляем!»

Мы отошли к лесу, и по дороге он сказал, чтобы я написал заявление с просьбой принять меня в партию, на что я ответил: «У меня отец арестован как враг народа».