Иван Удалов - Операция «Шторм»

Задача операции была решена.

Утром, когда меня увозили в госпиталь, неподалеку от форта встретили Гупалова. Он всю ночь проплутал по заливу.

Не было одного Шинкарева. Он так и пропал. И нашелся лишь после прекращения войны с Финляндией, когда был произведен обмен пленными. Финны захватили его, тяжелораненого, простреленного в нескольких местах.

… На юге и юго-западе от Ленинграда в ту памятную ночь был прорван фронт. Немцев отбросили далеко на запад.

Госпиталь - это жизнь…

- Крепись, браток… Сейчас мы тебя в госпиталь…

Если у раненого сохранилась хоть капля сознания, тот, кто заглянет ему в этот миг в лицо, на всю жизнь запомнит, что означает на войне это слово - госпиталь. Другого слова, способного с такой же силой вдохнуть в человека жизнь, я не знаю. И дело тут не в отсутствии героизма, не в трусости, а в самом простом, естественном и вечном стремлении человека жить.

…Меня в санитарной части форта осматривал врач. Он велел двум своим помощникам снять окровавленное белье. Каким-то раствором обработал рану, забинтовал ее, потом долго стирал запекшуюся кровь ваткой.

Затем врач из широкого аптечного пузырька налил в граненый стакан какой-то прозрачной жидкости, плеснул туда из графина воды и велел выпить. Я выпил, и все передо мной поплыло, то был спирт. Затуманились, покрываясь дымчатой пеленой, и врач, и оба санитара, и темно-зеленые стены санчасти, и лункообразное начало сводчатого потолка…

После я понял, зачем он это сделал. Рассчитывал врач на худшее. Пуля прошла в сантиметре от позвоночника, оставив у крестца синий подтек, должна была пробить кишечник и застрять где-то в правом легком. «Жив только потому, что не задело сердце, - думал врач. - Проскрипит неделю, может быть. Так пусть хоть эти последние дни будут для него не столь тягостными…» А я, оказывается, просто уснул, как засыпают уставшие или ослабевшие от большой потери крови люди. Меня уже ничего не волновало. Я находился в госпитале и верил в свою счастливую звезду, как верит в нее всякий больной, попадая в руки врачей.

Проснулся в незнакомой светлой комнате, оклеенной розоватыми обоями. Заходящее зимнее солнце красило их в золотисто-красноватый цвет. Это был уже не фронт, не те стены, не тот потолок, а районная больница или какое-либо другое здание, приспособленное под госпиталь. Резкий неприятный запах заставил меня забыть о себе и насторожиться. Какое-то время я никак не мог понять, чем же это таким пахнет, и вдруг понял - сквозняком лизнуло поясницу - пахло паленым мясом. Точно такой же запах несколько дней кряду держался на Копорском аэродроме, когда летом сорок первого года после налета немецкой авиации в одном из разрушенных зданий заживо сгорели несколько десятков спавших летчиков и мотористов.

Но почему этот запах здесь, в госпитале?

Кто-то из ближних соседей по койке скрипел зубами и вполголоса цедил ругательства, самые невероятные, каких нормальный человек никогда и не придумает. Он даже не цедил их, а как-то выдыхал сквозь зубы.

Я лежал на животе, как положили меня, лицом к стеке. Осторожно повернул голову в сторону соседа. У его койки сидела совсем еще юная девушка - медицинская сестра. Она держала его забинтованную руку в своей и, опустив веки, слушала этот нечеловеческий бред. У соседа были забинтованы и лицо, и голова, и глаза. Мне вспомнился деревенский слепой, который был до войны одним-единственным на всю нашу Давыдовскую округу. Ходил он без поводыря, постукивая палкой по утоптанной деревенской улице. Встречные люди всегда уступали ему дорогу, по-особому, не как со всеми, здоровались с ним, останавливались и подолгу смотрели вслед. Наверное, и у моего соседа глаз не было больше. И сестра сидела с ним затем, чтобы дать понять ему, что он не одинок на свете, что рядом с ним есть человек, который ничего, кроме добра, ему не желает. А он все выдыхал и выдыхал из себя ругательства…

Позднее я узнал, что сосед мой - летчик. На горящем самолете он все-таки «дотянул» до своей территории и весь опаленный был доставлен сюда в Сестрорецк. Затем его увезли куда-то, а вскоре и меня перебазировали в Ленинград, во второй морской госпиталь.

Проходили вторые сутки. Я был не только жив, но и не терял больше сознания, и лишь не мог шевелиться. Молодой хирург Татьяна Васильевна Разумеенко рентгеном отыскала пулю, засевшую под правой лопаткой, по- ставила химическим карандашом крестик в нужном месте и, не долго думая,- на операционный стол.