Михель Гавен - Дорогая Альма

— Спасибо, фрау Сэтерлэнд. — Бледные щеки девушки зарделись от радости. — Я старалась.

— Я заметила, — кивнула Маренн. — И все хорошо получилось. Мы уложились в срок, хотя из-за нападения большевиков времени у нас оказалось меньше, чем предусмотрено инструкцией. Это ваша заслуга. Я уезжаю в Берлин, — продолжила она через секунду. — Я помню свое обещание, и я сделаю то, что обещала: внесу вас в список ближайшего резерва клиники «Шарите». Вот номера телефонов. — Она протянула Гертруде карточку. — Это номер клиники и мой домашний. Можете звонить в любое время. Фрау Кнобель, моя помощница в «Шарите» и моя дочь Джил обязательно найдут меня и все передадут, если потребуется. Я не забуду — обещаю. Это не в моих правилах.

— Я тоже обещаю, что выполню все, что вы просили. — Девушка не стала дожидаться, пока Маренн вспомнит о Пирогове, сказала сама. — Я позабочусь о смотрителе усадьбы. Пока я здесь, ему ничего не угрожает, — произнесла она, понизив голос. — Не сомневайтесь. Спасибо, что обратили внимание на меня, — добавила смущенно. — Мне трудно было бы пробиться, если бы вы меня не заметили. У меня нет покровителей, нет связей.

— Зато у вас есть настойчивость и прекрасные умения, — ответила Маренн. — Смелость. И доброе сердце. В военное время именно эти качества оказываются решающими. А связи — поверьте, мало кто стремится использовать связи, чтобы оказаться в военное время в прифронтовом госпитале. Вот в «Шарите», в центре Берлина — другое дело. У вас есть шанс там оказаться — как только захотите.

— Я помню об этом, но пока — тут… — Гертруда смущенно развела руками.

— Счастливо оставаться. — Маренн обняла ее на прощание и прижала к себе. — Удачи. Берегите себя. Надеюсь, еще увидимся.

— Вам тоже — удачи, — прошептала Гертруда сквозь слезы. — Ведь вы тоже все время на фронте. Оставайтесь в живых. Очень вам желаю.

Отпустив девушку, Маренн не оглядываясь села в машину. В глазах стояли слезы.

— Поехали, — глухо сказала Рауху. Он включил зажигание. Матор заработал, машина тронулась. Не выдержав, Маренн обернулась. Гертруда шла за машиной. Одной рукой она махала на прощание, другой — стирала слезы с лица.

У шлагбаума их встретил начальник охраны госпиталя.

— Транспорт прошел, мотоциклисты охраны готовы, — доложил унтершарфюрер. — Счастливого пути, госпожа доктор. Завидую вам. — Он вздохнул. — Уже сегодня вы будете в Берлине.

— А завтра — у Идрицы, под Смоленском, — продолжила Маренн. — Там — мясорубка. Спасибо за службу, — кивнула она унтершарфюреру. — Я была довольна вами. Счастливо оставаться.

— Хайль Гитлер! — Унтершарфюрер вскинул руку в приветствии, затем скомандовал: — Поднимай шлагбаум!

Два мотоциклиста двинулись впереди, два — сзади, сопровождая машину. Маренн еще раз обернулась — Гертруда стояла у шлагбаума рядом с унтершарфюрером. И оба смотрели вслед. Она помахала им рукой.

— Еще бы ты не была довольна его службой, — заметил Раух с иронией, подняв стекло. — Сколько ездили туда-сюда, возили Пирогова, лесничиху. Иван, Юра ходили в сторожку и обратно, хоть бы раз он задал вопрос. А я уверена, что Беккер ему намекала, даже требовала принять меры. Он только: «слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер», «будет сделано, госпожа оберштурмбаннфюрер». И — ни гу-гу. Вот что значит — твое обаяние. — Он улыбнулся.

— Обаяние здесь ни при чем, — поморщилась Маренн. — Хотя, впрочем, ты прав. Обаяние. Но не мое лично. А обаяние берлинской службы. Ты же слышал, как он сказал: «Представить только, сегодня вечером вы будете в Берлине». Он же обычный служака, наверняка родом из какого-нибудь маленького городка. Для него Берлин — это такая высота! Эверест, где живут небожители. Что-то недосягаемое. Он даже не может себе представить, что госпожа доктор из Берлина, которая лично беседует с рейхсфюрером, со многими большими начальниками, каждый день проезжает по Вильгельмштрассе, где проходят кортежи фюрера, может быть связана с какими-то местными партизанами. Где Берлин, и где партизаны — это в голове у него не укладывается. Вот здесь на местном уровне кого-нибудь он бы быстро прищучил, это точно. Он хороший служака, задачи свои знает. Но сделать замечание оберштурмбаннфюреру из Берлина, задавать какие-то вопросы… Ни в коем случае. И не потому, что он боится попасть впросак. Вовсе нет. Просто у него в голове не связывается — офицер из Берлина и большевистское подполье. Даже если Беккер что-то и говорила ему, думаю, он ей просто не поверил. Подумал, как и я, что она положила глаз на адъютанта бригадефюрера, то есть на тебя, и мечтает тоже уехать в Берлин.