Михель Гавен - Дорогая Альма

Башня еще раз повернулась в сторону противоположной высоты, словно играя. Затем заняла исходное положение. Грохнул выстрел, блеснул огонь. Снаряд аккуратно приземлился на дороге, рядом с машиной Олендорфа, так что взрывной волной побросало в кювет всех, кто находился на ней. После этого танк развернулся и медленно пополз назад, в сторону деревни.

— Молодец, как на учениях отработал! — похвалил Раух. — Все, в чем его можно обвинить, это в том, что снаряд израсходовал. Но учебных-то снарядов у него нет. А машину надо испробовать после ремонта. Вот и испробовал. Все работает. Можно выступать в поход. Какие претензии? Целился в большевиков, а попал чуть правее. В бою и не такое бывает. В конце концов, он командир экипажа, не наводчик.

Маренн молча смотрела в бинокль, как «панцерваген» неторопливо возвращается к ангару. В глазах стояли слезы. Она понимала, что сын решился на отчаянный поступок ради нее.

Перестрелка стихла так же неожиданно, как и началась. Было видно, как Олендорф, запыленный, с царапинами на лице, бегает в кювете и кричит что-то помощникам, показывая знаками, чтобы они скорее поднимали опрокинутую взрывом машину. Его команда отступила. Полицаи в черных бушлатах и кепках, озираясь, сбегали с холма, сосредотачиваясь в укрытиях вокруг дороги.

— Посмотри, там и немца-то нет ни одного, — заметил брезгливо Раух. — Одни местные подонки. А немцы все при Олендорфе остались. Смотреть спектакль в партере. Конечно, это отребье сразу струсило, как только лишилось руководства.

«Панцерваген» остановился напротив сарая. Люк откинулся, показался Штефан. И тут же за спиной Маренн заскрежетали тормоза штабной машины. Она обернулась. Дитрих спрыгнул с подножки.

— Это черт знает что такое, оберштурмфюрер! — накинулся он на Штефана. — Что ты себе позволяешь? Если бы ты был в моем подчинении, я бы надрал тебе задницу…

— Виноват, группенфюрер, промахнулся, — отрапортовал Штефан, вытянувшись, все замерли. — Ну, целился по противнику, но промахнулся, — добавил он. — Но машину проверил. Работает исправно. Скоро исчезнем. — Он подмигнул Малеру.

— Я сообщу Кеплеру, имей в виду, — пригрозил ему Зепп. — Пусть он с тобой разбирается.

— С удовольствием, мой группенфюрер, — отрапортовал Штефан.

— Это что значит — с удовольствием?! — возмутился Зепп.

— Герр группенфюрер, тут Олендорф на проводе, — доложил адъютант Вюнше.

— Сейчас оглушит — Дитрих взял трубку, держа ее подальше от уха. — Старина, сочувствую, — прокричал, опережая штандартенфюрера. — Тут у нас недоразумение вышло. Нет, это не мои. Вайденхаупт еще и до машин не добрался. Это приданные. Группенфюрера Кеплера. Машину пробовали после ремонта. Они вооще не в курсе, что происходит. Мы не успели им сообщить, они ж в ремонтке сидели. Ну, ясное дело, что надо наказать. Я совершенно согласен. Но не в моих полномочиях. Сообщу их начальству, пусть думают. Уж в этом не сомневайтесь. А ты что расстраиваешься так сильно? — Он усмехнулся. — Я в бинокль наблюдал. Царапины тебе к лицу. Девушки в Берлине будут в восторге. Я слышал, ты и так имеешь у них успех. А тут уж…

— Ты еще издеваешься! — кричал Олендорф в трубку. — Черт знает что творится! Я вынужден отменить операцию на сегодня и доложить в Берлин обо всех обстоятельствах. Имей в виду, Зепп, я обо всем доложу, обо всем! Напишу рапорт самому рейхсфюреру! Просто невозможно работать! Имейте в виду! Вы все ответите!

— А может, тебе к фрау Сэтерлэнд, на перевязку? Ну, в смысле в госпиталь, — насмешливо предложил Дитрих. — И успокоительного принять. На всякий случай.

— Да…

Олендорф крепко выругался и бросил трубку.

— Всего хорошего. — Дитрих пожал плечами. — Чтоб нам больше не встречаться.

— Вот видишь, мама. Операцию на сегодня отменили, — Штефан подошел к Маренн. — А ты говорил, мы ничего не можем сделать, — он повернулся к Рауху. — Очень даже можем, если захотим.

— Зачем ты это сделал? — Маренн обняла сына, прижавшись лбом к его груди. — Тебя накажут.

— Накажут слегка, возможно, — ответил он, гладя ее по волосам. — А может, и нет. Война, мама. А кто воевать будет? Каждая машина на счету. Я солдат Германии, мама. Я не воюю с детьми и старыми тетками в платках. И мне не нравится, когда другие это делают при мне.

— Ты весь в отца. — Отстранившись, Маренн взглянула ему в лицо, на ресницах дрожали слезы. — Уверена, он поступил бы так же и что-нибудь подобное в конце сморозил, чтобы все застыли с раскрытыми ртами и слов-то не было.