Алексей Гарри - Рассказы о Котовском

Последующие четыре рассказа относятся к советско-белопольской войне; повесть «Конец Петлюры» — к кампании против объединенной группы Петлюры и 3-й «Добровольческой армии» Перемыкина. В нарушение советско-польского Рижского договора правительство Пилсудского допустило на территории Польши формирование антисоветских воинских соединений и открыло им границу. Одновременно с Петлюрой и Перемыкиным на советскую территорию польские паны пропустили и «армию» белорусского националиста, бандитского атамана Булак-Балаховича. Эта очередная и последняя крупная диверсия интервентов у наших западных границ организована была русскими правыми эсерами во главе с Борисом Савинковым, который служил посредником между бывшими генералами, бандитами националистического толка и истинными вдохновителями интервенции Черчиллем и Детердингом.

У читателя может возникнуть естественный вопрос являются ли рассказы, содержащиеся в настоящем сборнике, документальными, то есть в какой степени описанные в них отдельные эпизоды гражданской войны соответствуют исторической правде.

В некоторых рассказах сборника, где автор не был непосредственным участником описанных в них эпизодов, а лишь пересказывает их со слов своих боевых товарищей, в отдельных деталях существуют отступления от действительных фактов. По этим же соображениям я кое-где изменил подлинные фамилии героев.

Что касается очерка «Лесной разбойник», то, как это и сказано в предисловии к нему, он абсолютно документален.

А. Гарри

На фольварке, в графском имении, седьмые сутки стояли казаки. Наголо выбритый есаул, с нахальным молодым лицом и жадными глазами, два раза в день в сопровождении казачьего патруля объезжал улицы деревни. Два раза в день на площади у сельской управы стражники пороли мужиков, и староста с большой медалью на толстой цепи в такт казачьим нагайкам машинально кивал головой.

Через Тираспольский мост день и ночь под охраной конной стражи в Одессу двигались обозы с семьями помещиков. По ночам за Днестром черное небо освещалось огненным заревом пожара. В Бессарабии горели экономии и фольварки там бунтовали мужики, и шел слух, что в Оргеевском лесу во главе шайки отчаянных головорезов засел Гришка Котовский, девятнадцатилетний сын механика на паровой мельнице Ганчешты, и что пожары — дело его рук.

Здесь, по эту сторону Днестра, было спокойнее, хотя конные стражники и тут меньше чем повзводно не решались входить в лес. Казачья сотня седьмые сутки стояла под седлом.

Каждую ночь на фольварке играла музыка, и на зеркальные окна первого этажа падали причудливые тени танцующих пар — пьяные донцы до рассвета танцевали с графскими камеристками.

На скотном дворе ночью храпели оседланные кони, и дневальные коноводы валялись тут же в соломе и навозе под ногами лошадей, сжимая в оцепеневших от пьяного сна руках заряженные винтовки. На всех дорогах, ведущих к селу и фольварку, стояли заставы.

В этих местах даже старики не помнили таких святок. Пьяные казаки на улицах деревни хватали гуляющих девок; парни сидели дома, занавесив окна; кое-кто из молодых уже перемахнул туда, за Днестр.

Есаул запретил после двенадцати часов ночи выходить из хат. На вечерницы сходились с заходом солнца и возвращались домой, когда наступало утро.

В каждой деревне гадают по-разному. Сложный этот ритуал, передаваемый из поколения в поколение, особенно замысловат в тех местах, где поблизости лес, овраги, мельницы со старыми плотинами, что-либо страшное наконец. Каждый год на святках деревенские девушки пытают судьбу.

На краю села над ставом, где возвышается традиционная мельница и перекинута плотина, в гуще грушевых деревьев, обсыпанных снегом, белеет кособокая хата. Общество выстроило ее для сельской школы. Хата была совсем новая, но в первую же зиму она повалилась набок. В крохотном мезонине под соломенной крышей сквозь тонкое сукно не то одеяла, не то ковра мигает свет керосиновой лампы. Люди спрятали свет от казаков, но снаружи свет этот все-таки виден он то мерцает, то вновь скрывается, как болотный огонек.

В этом мезонине живут сельская учительница, девушка, приехавшая из города, и двенадцатилетняя нищая. Учительницу поместили сюда по необходимости, нищую-девчонку — из сострадания.

На скатерти, расшитой пестрой шерстью, поставлены несколько убогих бутылок и тарелки с разной снедью.

Если, как гласит предание, откинуть щеколду и сидеть целый час совершенно тихо, то в эту ночь, последнюю ночь святок, ровно в двенадцать часов должен прийти особенный человек, суженый. Даже если он вскоре уйдет, это еще не беда все равно рано или поздно он вернется, или придут его сваты.