Евгений Воробьев - По Старой Смоленской дороге

Жонглер долго играл цветастым мячиком, и все мелькали перед глазами воздушные рукава, берущие начало чуть ли не у пояса легкой блузы. Он поддавал мячик затылком, коленом, каблуком, а потом начал бросать его зрителям в первые ряды и жестами просил бросить мячик обратно, ловил его на длинный мундштук, зажатый в зубах.

Когда мячик оказался у Беспрозванных, тот бросил его назад на сцену крайне неловко, так что жонглеру не удалось сразу поймать его на мундштук, и жонглер мельком неодобрительно глянул на Беспрозванных — ну и недотепа же ты, братец!

В конце зрительного зала, у входной двери, столпились те, кому не досталось сидячих мест. Но вот входную дверь открыли, возникла какая-то суета, и раздался раскатистый, начальственный окрик, усиленный акустикой церкви:

— Встать!!!

Возглас раздался у дверей, откуда могло появиться запоздавшее на концерт начальство. Уж не командир ли дивизии пожаловал или — подымай выше! — гости из армии, из фронта?!

Все в зале вскочили, включая старших офицеров и командира полка.

Глядя на соседей, вскочил со скамейки и пленный.

— Сидите, сидите, товарищи. Вольно! — раздался тот же властный голос. — Это я приехал.

Все обернулись — по проходу шел клоун Борис Вяткин; он широко распростер руки и успокаивающе похлопывал по воздуху ладонями. Весьма благосклонный и покровительственный жест: «Разрешаю меня приветствовать сидя».

Неловкая тишина сменилась оживлением. Офицеры усаживались на свои скамьи или ящики, конфузясь не столько за себя, сколько за подполковника. А подполковник лишь развел руками: «Ну что с него взять, с шута горохового? Человек штатский, субординации не придерживается, чинов не признает. Клоун — он клоун и есть…»

Подполковник первый рассмеялся и зааплодировал Борису Вяткину, это помогло преодолеть смущение и самому подполковнику, и тем, кто счел клоунаду бестактной.

Тапочкин уселся на место с таким лицом, будто хотел сказать: «Ничего смешного! А дисциплинку у артистов тоже не мешало бы подтянуть…»

Независимо от того, что Борис Вяткин делал, что говорил своей партнерше или своей собачонке, удачно он острил или неудачно — зал покатывался со смеху; всех заглушал хохот помкомвзвода.

Нужно прожить долгие месяцы на переднем крае, где так мало поводов для смеха, а посмеяться в голос часто нельзя, чтобы понять, почему с такой легкостью смешил публику клоун с наклеенным носом, с размалеванной рожей, в огромных ботинках, в кургузом черном пиджачке и невиданном головном уборе, который почему-то, совсем по-солдатски, называется котелком.

Как ловко клоун выманил у артистки, ведущей программу, стакан «водки», который ей преподнесли за кулисами. Артистка, ведущая концерт, соглашалась уступить «водку» Вяткину при условии, если он опрокинет полный стакан вверх дном и при этом капли не прольет. Сделать этого Вяткин не умел, но в нарушение уговора все-таки выманил стакан! Он комично принюхался к «водке», пропел партнерше сиплым голосом «О, не буди меня…», причмокнул, страдальчески сморщился, а после того как опустошил стакан, расплылся в блаженной, сладостной улыбке. Беспрозванных по простоте душевной решил, что клоун действительно хватил стакан водки, уж больно натурально он ее глотал.

Конечно, клоун проехался насчет военторга, интендантов и поваров. Хорошо, что Матусевич ничего не слышал про «пшенное отродье, кухонное благородье», а то бы наверняка обиделся. Ну и дошлый мужичонка этот клоун — то он работает под Иванушку-дурачка, то под Чарли Чаплина, а то под фронтового любимца Василия Теркина.

А как лихо Борис Вяткин изобразил Гитлера! Он только на несколько секунд повернулся спиной к залу, но успел снять парик, приклеить под утиный нос усики и начесать на лоб челку. Как только собачонка увидела Гитлера, она подняла заливистый лай. И тут же прозвучала блатная песенка:

Речь шла о Гитлере и Геббельсе, которые замыслили покорить весь земной шар. Борис Вяткин принял «наполеоновскую» позу и, по-фюрерски кривляясь, выпятил челюсть. Глаза его беспокойно бегали по залу, как бы высматривая добычу, а руки со скрюченными пальцами изображали когти хищника.

Беспрозванных с любопытством оглянулся на пленного. Тот смотрел на клоуна исподлобья, с недобрым огоньком в глазах, и непонятно было — злится он на своего фюрера или зол, что над фюрером потешаются русские.

— У-у-у, га-ад! — гулко донеслось откуда-то из середины зала.