Иван Семин - Сталинградские были

Хмелев растерянно смотрел на море огня. Такого пожара он никогда не видел и не мог оторвать от него глаз. Из оцепенения его вывел Оськин:

— Чего встал? Не видишь разве, что горит? Кровь наша горит!.. Пошли!

Спросив разрешения у командира батареи, они вместе с другими солдатами побежали спасать боевое имущество.

Берег во многих местах разворотило крупными бомбами и снарядами. Над воронками висел черный дым с клубами поднятой земли и пыли. Возле одной воронки лежали два бойца. Один согнулся в дугу и, прижимая к груди автомат, хрипел, захлебываясь кровью. Другой гладил его волосы и просил:

— Скажи на прощание хоть словечко, скажи хоть словечко…

— Не до словечка ему, зови скорее санитара! — прикрикнул Оськин.

Немецкие снаряды пробили еще несколько баков. Огонь забушевал с еще большей силой. Он заволок овраг, метнулся к реке и завихрился на воде исполинскими языками.

— Волга горит, Волга!

— Смотрите, братцы, баржа! Куда же она идет?..

Иван Оськин, мокрый от пота и черный от копоти, посмотрел на реку и увидел пятидесятитонную баржу, которая двигалась на буксире небольшого катера. Катер круто повернул назад, к левому берегу. Буксирный канат, не выдержав резкого толчка, лопнул. Баржа беспомощно закачалась и медленно поплыла по течению. Вслед за ней неотступно шла бурая огненная лава. Еще немного — и она охватит со всех сторон судно, захлестнет его смертоносным валом.

— Боеприпасы везем!.. Спасите!.. — отчаянно кричали оттуда.

Катер несколько раз пытался взять баржу на буксир, но порывистый ветер мешал закинуть чалку. Подойти ближе было нельзя — это значило наверняка столкнуть суда, погубить их.

— Степа, пособим морячкам! — не раздумывая, крикнул Иван Оськин.

Он отвязал первую попавшуюся лодку и прыгнул в нее.

. — Полный вперед! — скомандовал он Хмелеву и вполголоса проговорил: — Двадцать лет не подводила, матушка, не обидь и теперь!..

Гребцы изо всех сил налегали на весла. Лодка то поднималась на гребень водяного вала, то стремительно ныряла вниз. Ефрейтор настороженно следил за катером, зная, что достаточно допустить небольшой промах — и осатанелые волны разобьют лодку о железный борт. Наконец им удалось поймать конец чалки, брошенный с катера, и повернуть к барже.

Плыть против ветра стало еще труднее. Волны одна за другой бросались на лодку. Им несколько раз удавалось перемахнуть через ее нос и окатить гребцов ледяной водой. Но те упорно пробивались к цели.

Оськин, взяв в правую руку конец чалки, поднялся во весь рост, чтобы забросить его на баржу. В это мгновение высокая волна встала на их пути, с маху ударилась о борт. Лодка резко накренилась. Оськин не удержался на ногах и упал. Вода расступилась, бурля и вскипая шипящими каскадами.

…Когда Оськин выплыл, лодки поблизости не было. Должно быть, ее отнесло ветром куда-то в сторону.

Он взглянул на баржу. Огненная лава догнала ее и жадно облизывала корму. На палубе суетились люди. Одни старались сбить пламя струей воды из противопожарных шлангов. Другие устилали палубу мокрым брезентом, готовили спасательные средства.

Крепко сжимая конец чалки, Иван Оськин поплыл к барже. Оголтелый ветер рвал и метал, обдавая лицо солдата колючими брызгами. Мешала намокшая одежда. Отяжелев, она сковывала движения, тянула ко дну.

С баржи заметили Оськина и бросили спасательный круг.

Напрягая последние силы, он одной рукой уцепился за круг, а другой, изловчившись, кинул через борт чалку.

Очнулся Иван Оськин через несколько часов от чьего-то ласкового прикосновения. Он открыл глаза и увидел своего помощника. Хмелев, осунувшийся, постаревший, стоял возле койки со стаканом в руке и говорил:

— Выпей на здоровье, товарищ ефрейтор. Врач сказал, что водка сейчас для вас полезнее всякого лекарства… А я насилу добрался до вас… Еще бы немного — и поминай как звали… Такой уж я пловец.

— Баржа цела? — спросил слабым голосом Оськин.

— Цела. Канат закрепили, и катер отволок ее от огня.

Оськин немного передохнул и снова спросил:

— А как у нас на батарее?

— Все живы, только… — Хмелев запнулся. — Только бронебойку нашу разбило.

— Опять?! — вскрикнул Оськин и сел, спустив ноги. — За десять дней три ружья изуродовали, проклятые! Нет, я им этого не прощу… Не прощу ни за что!

В районе завода «Красный Октябрь» немецкие «юнкерсы» с диким воем бросаются в пике. Бомбят. На месте падения фугасок вырастают и с грохотом разваливаются высокие грязно-желтые столбы.