Одиннадцать бойцов и сержантов. Люди все разные. Одинаковы в одном. Это были солдаты сорок третьего года.
Солдаты опытные, профессиональные, привыкшие к тяготам войны и хорошо знавшие врага. И уже посмеявшиеся над ним.
Это были солдаты, познавшие радость побед и потому более, чем ранее, уверенные.
И ещё: солдаты, убедившиеся на своём опыте в непреложной закономерности Отечественной войны. А она состояла в том, что наши силы росли, мы набирали превосходство и время уже работало на нас.
Пойдёт солдат в штаб армии с донесением, вернётся и рассказывает товарищам:
— Ох, ребята, знаете, сколько ещё всего за нами стоит! И пехоты понаехало, и артиллерии! Пушек в каждом дворе понатыкано!
А у ребят глаза от возбуждения горят:
— Правда?
— Ну! Сам видел!
...Тихо поскрипывает, разматываясь, катушка с кабелем. Кончается — присоединяем следующую. И опять: скрип-скрип-скрип.
Но вот в стороне кто-то свистнул, и мы видим, как наперерез нам бежит по кукурузному полю солдат, делает знак рукой: «Стойте!»
Узнаю разведчика из дивизиона.
— Капитан приказал вам, чтобы шли не на ветряк, а дальше, на высоту девяносто пять и четыре.
— Но ведь она у противника...
— Только что взяли.
Минут через пятнадцать нам попадаются трое: два конвоира и пленный. Пленный — высокий белокурый немец. Серый френч расстёгнут, один рукав наполовину оторван. Лицо перекошено, на щеке кровь, дышит широко раскрытым ртом, как боксёр в перерывах между раундами. В глазах — злой, лихорадочный блеск. Ещё не остыл.
— Откуда ведёте?
— С высоты девяносто пять.
— Уже наша?
— Тяжело далась.
Потом перед нами возникают два кургана. Ближний пониже. Дальний — высокий, тупоголовый, с крутыми склонами. Это и есть высота 95.4.
Взбегаем на неё и видим следы недавнего боя: в траншее лежат трупы гитлеровцев, по брустверу разбросаны немецкие винтовки, гранаты, противогазы «лошадиная морда», патроны. Чуть пониже — разбитый крупнокалиберный пулемёт.
Впереди тихо. Выстрелов не слышно. Начинаем осваивать наш новый наблюдательный пункт. Бойцы вытаскивают из траншей трупы, относят их вниз, в кукурузу.
Черных присоединяет кабель к телефону, даёт проверку, с батареи отвечают. Слышимость хорошая.
Связисты начинают тянуть «нитку» к дивизионному коммутатору в село Балки. Это близко.
Маликов устанавливает стереотрубу.
— Смотрите, старший лейтенант! Тут всё как на ладошке. Диспозиция! Другого слова нет.
Да, такой удобной высоты мы ещё никогда не встречали.
Отступая, гитлеровцы старались всегда закрепиться на местах возвышенных, мы оказывались в низинах. Атаковали снизу.
Когда мы стояли на Северском Донце, 312-й артполк занимал позиции перед Лисичанском. Потом его перебросили правее по фронту — к Красному Лиману, и мы два месяца сидели в болотах, кормили малярийных комаров и до глухоты в ушах глотали акрихин.
Наблюдательные пункты — только на деревьях. По деревьям мы научились лазить, как обезьяны. Особенно быстро натренировались слезать. При начале артобстрела. Здесь показывали рекорды.
И пили воду неопределённого цвета. Воду, пахнущую землёй, кладбищем, тиной и головастиками. Такой коктейль.
Северский Донец мы форсировали у Славянска. И вот там на другом, высоком берегу я выпил глоток самой вкусной в жизни воды. Глоток прозрачной холодной колодезной воды из стакана с запотевшими стенками.
Кто-то тут же хотел умыться, но солдаты, жёлтые от акрихина «болотные солдаты», сгрудившиеся с котелками у колодца, зашикали:
— Ты что? Грех такой водой умываться...
А малярия — память северскодонецких мест — нас трепала долго. Отстала только в Карпатах, как в горы пришли. Трепала по строгому расписанию, подекадно, зная, какие дни чётные, какие нечётные.
Наклоняюсь к окулярам стереотрубы. Далеко-далеко белеет Никополь. На той стороне Днепра. На высоком берегу.
95.4 — высота, господствующая в этом районе. С неё открывается глазу приднепровский простор.
А вблизи перед нею — скат, и по этому скату наискось пролегла полезащитная полоса.
Любознательный Шатохин уже успел ознакомиться с окрестными предметами. Докладывает:
— Порядок. Есть где спать ночью.
Он побывал у скирды, что метрах в шестидесяти справа от высоты. Нашёл под ней глубокие норы, вырытые немцами, окопы.
Притащил Шатохин и трофеи: два автомата и ранец, набитый патронами и гранатами.
— Опять ты барахло собираешь? — замечает Головкин.
Читать дальше