Мартын Мержанов - Так это было

Вейдлинг записал в своем дневнике:

«Потрясенный фюрер долго смотрел на доктора Геббельса и затем тихо, невнятно пробормотал что-то, чего я не мог разобрать. С этого часа в имперской канцелярии на Гиммлера смотрели как на изменника.

Особое значение в общей обстановке, о которой Кребс продолжал докладывать, имел глубокий прорыв русских в направлении Нойштрелиц на участке группы армий „Висла“. Командующий этой группой армии генерал-полковник Хейнрици в своем донесении объяснял быстрое продвижение русских тем, что боевой дух подчиненных ему частей непрерывно падал.

Вскоре после этого меня отпустили, однако до поздней ночи я ожидал генерала Кребса, который вместе с Геббельсом оставался у фюрера…

Во время ожидания я подсел к Борману, Бургдорфу, Науману, Аксману, Хевелю и адъютантам фюрера. За нашим столом сидели также две женщины — личные секретари фюрера… Во время беседы я высказал свои соображения по поводу обороны Берлина и заявил, что следует прорваться из окружения, пока еще не поздно. Я сослался на большой опыт последних лет, свидетельствующий о том, что прорыв из „котла“ только тогда увенчивается успехом, когда одновременно ведется наступление извне на выручку окруженной группировки. В заключение я назвал эту безнадежную борьбу за Берлин безумием. Со мной были согласны все, даже рейхслейтер Борман… Когда позднее появился генерал Кребс, я высказал ему те же соображения и завоевал его настолько, что он поставил мне задачу — доложить завтра вечером фюреру мой план прорыва». [20] «Совершенно секретно», стр. 616—617.

Комкор Семен Переверткин. — Бои за мост Мольтке. — Первые отряды на северном берегу Шпрее. — Максим и Марина встретились. — У врага в подземелье

Фашистскому Берлину стало трудно дышать. У него больше не было окраин, он весь съежился между Шпрее и каналами. Не было и тыла. Войска лишены были возможности маневрировать на улицах и площадях: они были под прямой наводкой нашей артиллерии. Фашисты маневрировали между… этажами.

Бессмысленность сопротивления была очевидна, однако гитлеровцы не только продолжали борьбу, но довели свой фанатизм до безумия. Некоторые, боясь возмездия за преступления перед своим народом, кончали жизнь самоубийством в своих квартирах на глазах у близких.

Мне приходилось бывать в таких домах и в районе Карова, и Панкова, и вот теперь в районе Моабита.

Наступление наших войск шло со всех сторон. Теперь уже ни одна вражеская воинская часть не могла вырваться из берлинского кольца, а части генералов Буссе и Венка не могли проникнуть в столицу. Войска фронта вели наступление на центр Берлина. Главные события развивались в районе действий корпуса С. Переверткина. Потому мы решили держаться поближе к нему и к командирам дивизий. На их картах — мы это видели — появились жирные красные стрелы, острия которых упирались в рейхстаг. Один из офицеров штаба рассказал мне, что Семен Никифорович Переверткин с такой силой чертил эту стрелу, что сломал два красных карандаша. Стрела проходила через Шпрее, по мосту Мольтке. Это была последняя водная преграда.

Сколько их было на пути наших войск? Терек, Дон, Днепр, Неман, Висла, Одер — широкие, быстроходные реки. А эта? Ширина около 40 метров, гранитные берега, а взять трудно, может быть, труднее, чем широкие и полноводные.

Мы договорились с Горбатовым, что один из нас будет находиться на корпусном, а другой на дивизионном командном пункте, а вечером, встречаясь на своем КП, поближе к узлу связи, обмениваться впечатлениями и писать очередную корреспонденцию в «Правду». Борис выбрал командный пункт Шатилова, а я — Переверткина.

28 апреля мы проснулись поздно, и штабные офицеры подзадорили нас: «Проспали… Вот-вот Моабитская тюрьма падет, а ведь там Геббельс…» Мы переглянулись и поехали по разбитым улицам, «ближе к огню». По дороге, конечно, заехали на НП Переверткина, в районе вокзала Бейсельштрассе. Генерал был занят, и нам пришлось подождать. Время от времени, когда открывалась дверь в его комнату с разбитыми окнами, оттуда доносился басовитый голос, слышались обрывки телефонного разговора, в котором несколько раз упоминалось слово «Моабит».

За последнее время мы ближе узнали комкора, восхищались его решительностью, скромностью, душевностью. Узнали и его биографию. Семен Никифорович — крестьянский сын из воронежской деревни. Был батраком. В годы гражданской войны белогвардейцы расстреляли его отца и сестру. Подросток рано понял сущность классовой борьбы. В то неспокойное время юношей он вступил в части особого назначения — «ЧОН» и выполнял различные приказы по охране железнодорожных объектов.