Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Я должен вас выручить, — съязвил Хайн. — Очень мило, что вы вспомнили обо мне, но для меня было бы лучше, если бы вы сами справлялись со своей работой, а мне дали бы возможность спокойно делать на фронте мою. Для меня это было бы гораздо лучше.

Маленький коренастый испанец забился в угол.

— Я же вам сказал, — объяснил он, — я был против ареста, но вмешался начальник. После этого я испробовал с ней все и не сдвинулся с места. Молчит. А время идет, и люди, с которыми она работала, могут скрыться. Мне не оставалось ничего иного, как поехать за вами.

Это было своего рода извинение, но оно не настроило Хайна на мирный лад. И зачем я впутался в это дело, подумал он, теперь сомневаясь, были ли вообще серьезные основания подозревать Хильду Ковальскую. Ведь при обыске у нее ничего не нашли.

Он вспомнил ее брата и беседы, которые они шепотом вели через колючую проволоку на острове Вюст, вспомнил, как Хильда вечером, накануне первого сражения, приехала к ним с испанскими женщинами, вспомнил ее отчаянный плач, невольным свидетелем которого он стал ночью в гостинице.

Между тем Хильда Ковальская беспокойно сновала по комнате, в которой ее заперли. Она не видела, куда шла, натыкаясь на столы и стулья. Помещение было сплошь заставлено странной, вышедшей из моды мебелью.

«Я теперь не должна бояться, — говорила она себе. — Не должна. Может быть, мне еще удастся выкрутиться, если я не буду бояться. Ведь только страх довел меня до этого. Если бы я тогда не боялась, то всего этого не случилось бы и я бы теперь не сидела здесь. Тогда я позволила запугать себя. Но тогда у меня не было опыта. Теперь у меня есть опыт, — с горечью думала она. — Ведь я теперь знаю, как это бывает».

Горел свет, толстые портьеры на окнах были задернуты. На столе лежали несколько журналов и ее сумочка. Как сделать, чтобы не бояться? Это возможно, только когда видишь перед собой цель, путь, по которому можно шагать, дом, куда можно войти, когда наступит ночь.

Она уселась в одно из кресел, спинки которых были обтянуты грубым сукном, и прижалась головой к сукну, чтобы остудить свое горевшее лицо.

Она заплакала.

«Одним молчанием тут не отделаешься, — сказала она себе. — Правда, это не даст им улик, но и не снимет с меня подозрений». Она решила заговорить на следующем допросе. Но именно в этом и состояла трудность. Она не знала, что им известно о ней. Все зависело именно от этого. Может быть, им ничего неизвестно кроме мелочей, но и их могло хватить, чтобы проверить ее рассказ. Отчаявшейся Хильде казалось: что бы она ни предпринимала, все вело в никуда, во мрак.

«Я бы не боялась! Да! Я была бы смелой, если бы была не одна», — решила она, и ее мысли обратились к Крулю. Она часто колебалась, но в эту минуту была уверена, что любит его. Она открыла сумочку, чтобы отыскать его фотографию, и тут только вспомнила, что фотографию у нее отняли. «Теперь и у него будут неприятности», — пожалела она, рассматривая в зеркальце свое лицо. Она увидела серые глаза, кивнула себе и сказала:

— Конец тебе, Хильда!

Когда она поняла, что сказанное ею было правдой, она закричала так, будто пришла ее смерть, и с криком бросилась на толстый ковер.

В изнеможении сев на пол, она снова вытащила зеркало. «А ведь я ужасно выгляжу, я не должна так выглядеть», — подумала она, напудрилась и причесала разметавшиеся волосы, языком послюнявила указательный палец и провела им по густым ресницам. Скрестив ноги, она сидела на ковре, смотрела на свой живот, и ей казалось, будто она ощущает тепло собственного тела.

Не играй она так долго с Крулем, а займись им сразу всерьез, носить бы ей сейчас его ребенка. Тогда она была бы в безопасности: ведь беременных не казнили.

Мужество вновь покинуло ее, руки задрожали. «Мне незачем ждать, — решила она, — лучше все кончить самой». Она огляделась и встала. Выключив свет, подошла к окну и, осторожно приподняв портьеру, выглянула на мощенный булыжником двор. Все было так просто. Прыгнуть из окна во двор, и кончено. Она желала этого прыжка и не могла решиться, знала, что ей себя не заставить, потому что это было бы не только ее концом. Существовала еще цепочка, которая связывала ее с жизнью, с этой проклятой, окаянной, адовой жизнью.

Потеряв всякую надежду, она опустила портьеру. В темноте она задела за стол и обрадовалась боли, которую тот причинил ей. На ощупь она нашла кресло и села. Теперь ей хотелось плакать, но она выплакала все слезы и сухими глазами уставилась в темноту.