Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

Мысль о Марианне делала его вконец несчастным. И все же он не мог от этой мысли отделаться. Вновь и вновь он вспоминал о ней, вновь и вновь ее образ вставал перед его глазами. Даже если в сердце своем он пытался бороться с ней, это приводило к тому, что он опять хотел лишь одного — пасть перед ней на колени, молиться на нее. Она злая, говорил он себе, и тут же сам себе возражал: нет, она добрая. Она только играла со мной, рассердился он наконец и тут же добавил: что поделаешь, я люблю ее.

Он не знал, как ему быть. За что бы уцепиться? — думал он. Была бы у него хоть такая дурацкая вера в бога, как у того старика на острове, или хоть доля простодушного патриотизма Йоста!

Так он опять вернулся к мысли о Йосте. А хотелось ему думать о совсем других вещах, о других людях. Но о ком? Что знал он о своих товарищах, о Завильском или о Хааке, о Вильбрандте или даже о Штернекере?

В дверь тихонько постучали. Вошел Хартенек, как-то вопросительно склонив свою птичью голову.

— Я увидел свет в вашем окне, — извиняющимся тоном проговорил он, — и спасаясь от скуки в казино, решил подняться к вам.

Он придвинул к кровати единственный в комнате стул и вопросительно взглянул на раскрытую книгу, лежавшую на ночном столике.

— Я ее только еще пролистал, — сказал Бертрам.

— Развитие военной литературы следует всячески приветствовать, как один из факторов национального возрождения, — произнес Хартенек.

На все у него готовые фразы, подумал Бертрам, а вот что он от меня-то хочет? Ему показалось, что Хартенек намерен у него кое-что выведать, и больше всего ему захотелось снова остаться наедине с собой.

Обер-лейтенант продолжал болтать:

— Молодежь сегодня вылетела вовремя. Я думаю, Завильский и Хааке опять затевают какую-то вечеринку. Дочки Зибенрота…

Он сделал паузу и наклонился к Бертраму.

— Как, собственно, вы живете, лейтенант? — неожиданно спросил он. — Есть у вас хоть какие-то знакомые в этой богом забытой Померании?

Бертрам пожал плечами.

— Что ж, я как все, — ответил он немного погодя. — Изредка охота где-нибудь неподалеку или прогулка на яхтах, иногда балы на свежем воздухе в поместье у Шверинов, у Вайсендорфов или у толстяка Пёльнитца. Всегда один и тот же цветник дам, да вечно обиженные господа в коричневом, и эти до ужаса молодцеватые и проницательные фюреры СС. Никогда даже толком не знаешь, о чем они рассуждают — о старом дворянстве или о замаскированных большевиках; и не поймешь — явились они прямиком из концентрационного лагеря или только завтра попадут в него. Они сразу же вовлекают вас в политические разговоры, то ли чтобы о ком-то что-то выведать, то ли чтобы кого-то скомпрометировать. Не очень-то это приятно.

Черт меня дернул за язык, подумал он, еще продолжая говорить, так как национал-социалистские убеждения обер-лейтенанта были общеизвестны.

И действительно, нос Хартенека прямо-таки заострился от злости, но он выслушал Бертрама и спросил:

— Ну, а как насчет девочек? Малютка Пёльнитц, графиня Шверин, она, правда, несколько постарше, но уж три сестрички Зибенрот… И вас все это не устраивает?

Мгновение Бертрам помедлил, — а я-то еще думал, что́ ему от меня надо! — потом заметил:

— Малютка Пёльнитц втюрилась в Завильского.

— Что вы говорите?

Обер-лейтенант был поражен. Он продолжал вопросительно смотреть на Бертрама, которого этот взгляд нервировал. Оба молчали.

В конце концов Хартенек рассмеялся и сказал с удовлетворенным видом:

— Похоже, эта тема вас не интересует!

Лейтенант с облегчением кивнул и быстро — пожалуй, немного наставительно — заговорил о том, как он загружен по службе.

— Я едва успеваю читать, — пожаловался он, кивком головы указывая на лежавшие на столе книги. На секунду ему показалось, что такой жест в присутствии старшего по чину нечто неподобающее, но он слишком устал.

— Вы так серьезно настроены, лейтенант! — воскликнул Хартенек одобрительно и постучал указательным пальцем по книге, которую поднял с кровати Бертрама. — Мечтаете о широких лампасах и о месте в штабе?

Бертрам покраснел.

Обер-лейтенант, словно на уроке, поднял указательный палец:

— Да, это огромная разница, быть подмастерьем или мастером, ремесленником или художником!

Бертрам уронил голову на подушку.

— Военное искусство… — начал Хартенек и вытащил сигару. — Вам не помешает, если я закурю? Так вот, военное искусство, это выражение пошло от Клаузевица. Способности должны соединяться со знаниями. Научиться этому нелегко, если вообще возможно. Ведь тут нужно одновременно создавать и постигать. Какую гору эмпирического материала надо одолеть, прежде чем подниматься дальше, на острые скалы теории, и еще дальше, к самой вершине — полководческому искусству!