Виктор Устьянцев - Штормовое предупреждение

- «Березка»! «Березка»! Я-«Бурун»…

Но в эфире все тихо. Только изредка слышится треск далеких грозовых разрядов. Мы вздрагиваем, плотнее прижимаем наушники. Но все напрасно; голоса Кати не слышно. Есть еще надежда на ночь, ведь Катя чаще всего связывалась с нами именно ночью.

- «Березка»! «Березка»! Я-«Бурун»…

Стрелка корабельных часов неумолимо движется. Четвертый час, скоро рассвет…

И вот, когда уже уходила последняя надежда, в наушниках что-то щелкнуло, и голос Кати, спокойный и отчетливый, точно она находилась где-то рядом, произнес долгожданную фразу:

- «Бурун»! «Бурун»! Я-«Березка». Вас поняла.

Я переключился на запасную волну и принял от Кати радиограмму о выходе минного прорывателя. А через двадцать три минуты Катя снова условным шифром передавала:

- В порт вошел крейсер и четыре эскадренных миноносца. На внутреннем рейде формируется конвой в составе…

Вдруг мы явственно услышали автоматную очередь. Передача прервалась, но уже через мгновение до нас донесся взволнованный голос Кати:

- «Бурун»! «Бурун»! Меня запеленговали. - И торопливо открытым текстом передавала:-Конвой в составе шести транспортов с войсками и техникой…

Снова, теперь уже совсем близко, послышалась автоматная очередь.

- Я - «Березка». Живой не дамся. Прощайте, това…

Глухой взрыв поглотил ее последние слова. В наушниках все стихло. Я тщетно переключался на основную и все запасные частоты - всюду стояла зловещая тишина. Я искал голос Кати по всему диапазону приемника, но слышал только чужие голоса, какую-то музыку, обычную звуковую суматоху. Не знаю, сколько это продолжалось. Но вот мой взгляд остановился на лице майора: оно было белым, как снег, осунулось и постарело, правая щека нервно подергивалась. И только теперь я понял все.

Что происходило в последующие сутки, я плохо помню. Это, пожалуй, единственные сутки из четырех лет войны, которые оставили в памяти смутный след, прошли точно в тумане.. Помню только, вечером того же дня на катер снова зашел майор и сказал мне, что формируется десант в Пиллау. Потом я был у комбрига, и он разрешил мне пойти с десантным отрядом.

Через два дня после захвата города по документам, оставленным врагом, нам удалось установить место, где была запеленгована радиостанция. Мы с майором пошли туда. С горы, нависающей над морем, хорошо виден город и особенно порт и внутренний рейд. Более удобного места для наблюдения нельзя было найти. Скорее всего, Катя была на южном склоне - оттуда обзор лучше.

Так и есть. Небольшая свежая воронка. Может быть, здесь и подорвала себя Катя. Но вокруг - никаких других, кроме воронки, следов.

Вдруг майор нагибается, что-то поднимает и уверенно говорит:

- Здесь.

Он показывает мне замок от чемодана.

Мы сидим на траве и курим одну папиросу за другой. Потом майор встает и куда-то уходит. Он приносит вырытую с корнем молодую березку. Рядом с воронкой мы выкапываем штыком яму и сажаем березку…

И вот я, много лет спустя, снова сижу здесь. Прямо подо мной усеянная многоточием якорных огней гавань. Чуть подальше темнеет коса, правее - ярко освещенный город. Таким и положено быть городу мирного времени. Где-то далеко, по ту сторону залива, голубой луч прожектора, осторожно раздвигая темноту, шарит по небу и, может быть, только он и напоминает о том, что кто-то зорко охраняет этот мирный город.

Легкий бриз шевелит листья березки, они шепчут что-то задумчивое и грустное. В матросском парке играет духовой оркестр. Наверное, там танцуют. Что ж, жизнь есть жизнь, сегодня юноши и девушки имеют возможность танцевать. Но помнят ли они о том, что эта возможность завоевана дорогой, очень дорогой ценой? Наверное, помнят. Не имеют права не помнить.

Близко от меня проходят матрос с девушкой. Девушка, должно быть, проводит матроса до корабля. Он что-то тихо и ласково говорит ей, она смеется, в ее смехе слышится что-то бесконечно доверчивое и призывное.

Если бы Катя могла видеть все это! Она была бы счастлива, узнав, что на отвоеванной ею земле люди смеются и любят.

Блиндаж командира батальона надвое разделен дощатой переборкой. Большая половина именуется каютой, и занимает ее сам комбат капитан 3 ранга Першин. Впрочем, комбатом его никто не называет, а все в батальоне по старой корабельной привычке именуют Першина старпомом. Он действительно два года был старшим помощником на эскадренном миноносце «Бойкий». В боях при переходе из Таллина в Ленинград эсминец был сильно поврежден и поставлен в док. Треть экипажа во главе с командиром осталась ремонтировать корабль, а из остальных был создан батальон морской пехоты. И хотя за четыре месяца боев на берегу в батальоне сменилась добрая половина людей, традиции «Бойкого» живут и соблюдаются свято. Роты носят нумерацию корабельных боевых частей, взводы составляются из корабельных групп, и уж, конечно, нет в батальоне ни артиллеристов, ни поваров, ни связных, а есть комендоры, коки, вестовые.