Виктор Устьянцев - Штормовое предупреждение

Сквозь шорох дождя слышатся чьи-то шаги. Они приближаются. Судя по тому, как стучат каблуки, ботинки у идущего не зашнурованы. «Кто бы это мог быть?»

Из-за надстройки показывается матрос в серой рубахе. Он останавливается у волнореза, чиркает спичкой, прикрывая ладонями огонек, прикуривает. Несколько раз подряд затягивается.

Алексей узнает матроса Белякова. Уж его-то на корабле все знают. Известный разгильдяй. Что ни увольнение - чепе. Второй год с «им мучаются, ничего поделать не могут. Теперь, говорят, списывают с корабля. Ну и правильно, нечего с ним нянчиться. Ишь и сейчас вылез на ночь глядя. Ботинки даже зашнуровать поленился.

Заметив Алексея, Беляков спрашивает:

- Стоишь?

- Стою.

- Невеселое, брат, занятие в такую мокрядь. Может, закуришь за компанию? - Беляков протянул Алексею пачку «Беломора».

- Не положено.

- Ну, как знаешь. А то закури, все равно ведь никто не увидит. Или трусишь?

- При чем тут трусость?

- А вот при том. Увидит дежурный - «фитиль» обеспечен. Вот ты и боишься. И зря - никому ты не нужен, дежурный небось спит. Закуривай, что ли, а то папиросы вымокнут.

- Пошел-ка ты…

Впервые в жизни Алексей выругался. Его неприятно поразило и страшно возмутило то, что Беляков сказал: «Никому не нужен». Алексей со стыдом вспомнил, что и сам он только что думал так же. «Неужели я похож на этого… Белякова?»

Беляков, шаркая ботинками, ушел, а Алексей, быстро шагая по мокрой палубе, все еще не мог успокоиться. «Как это так - никому не нужен? А товарищам, которые спят спокойно, надеясь, что я стерегу их сон? А кораблю, стране, всем советским людям, которые тоже уверены, что я зорко берегу их сон и труд?»

Если бы десять минут назад кто-нибудь сказал Алексею все эти слова о товарищах, о стране, он, возможно, усмехнулся бы: «Декларация. Громкие слова. В жизни все проще - положено, вот и служу». Теперь же, после разговора с Беляковым, слова эти не казались Алексею громкими, ему стал как-то сразу особенно близок и глубоко понятен их простой и мудрый смысл.

Ему вдруг вспомнилось, как мать, вытирая слезы кончиком выгоревшего платка, говорила на прощание:

- Вот и вырос ты, Алексей. Отец живой был бы - порадовался бы. Да вот не вернулся с войны. - Она снова уткнулась лицом в платок. Потом решительно вскинула голову и строго сказала:-Ну, смотри, служи по совести, командиров слушайся. Не забывай, что вот им, - она указала на прижавшихся к ней Ленку и Ваську, - им расти надо…

«Как они там теперь?» - думал Алексей. Васька пишет, что купили ему новое пальто, учится без троек. Мать все так же работает и хлопочет по хозяйству. Про Ленку что-то не пишет. А за Ленку у Алексея больше всего душа болит. Больно уж худенькая она. Сказалось, видно, что родилась в самое трудное время, когда, кроме кусочка липкого хлеба, и покормить ее было нечем. Алексей очень отчетливо, точно это было вчера, помнит те дни.

Мать приходила с работы осунувшаяся, усталая. Молча, тревожным взглядом смотрела на него, старшого, и он по опущенным глазам узнавал, что писем от отца опять нет. Так же молча делила кусок хлеба на три дольки. Дольку побольше отдавала всегда самой маленькой - Ленке.

- Мама, а себе?

- Я на работе поужинала. Ешьте, ребята.

Они знали, что на работе она не ужинала. Но они съедали все, потому что всегда были голодны.

«Эх, мама, мама! На руках бы тебя всю жизнь носил, не устал бы. Сколько надо любви и терпения, чтобы прожить такую жизнь, вывести всех нас в люди!» Алексей снова отчетливо увидел испещренное морщинами лицо матери, выгоревший платок, и что-то твердое и удушливое подкатило к горлу…

Сменившись с вахты, Алексей спустился в кубрик. После непроглядной ночной тьмы даже синий свет дежурной лампочки показался слишком ярким.

Дневальный матрос Морозов заворчал:

- Что же это ты? Прямо в плаще заваливаешься в кубрик. Видишь, с тебя целая лужа натекла? Вытирай тут за вами. - И тоном, не терпящим возражения, добавил:-А ну, пойди стряхни!

Алексей покорно поднялся наверх, скинул плащ, встряхнул его несколько раз и снова спустился в кубрик. Морозов взял у него плащ. Развесив его на переборке, спросил:

- Все еще льет?

- Льет, проклятый.

- Замерз?

- Нет. Так, продрог малость.

Морозов открыл рундук с посудой, вынул эмалированную кружку, подал ее Алексею:

- Сходи на камбуз, там чай есть. Погреешься.

Когда Алексей осторожно, чтобы не разлить кипяток, прошел по коридору, вернулся в кубрик и сел за стол, Морозов подвинул к нему на газете толсто нарезанные ломти хлеба и три квадратика пиленого сахара: