Овидий Горчаков - От Арденн до Берлина

Этот десант был лебединой песней парашютной армии генерала Штудента. Сначала закатилась звезда Геринга и его Люфтваффе, теперь — Штудента и его молодцов, которые могли достать дьявола из ада. В Бельгии они начали, в Бельгии и кончают…

— На дорогах грязь со снегом, — продолжал Мантейфель, — машины вязнут, а завтра мы опять окажемся наковальней под молотом их авиации…

Начал барон за здравие, а кончает за упокой. Этот скоро устанет. Бастонь ему вряд ли взять. Скорее позволит ами деблокировать окруженных там сородичей. А как только фортуна повернется к нему задом, то же сделает и фюрер.

— Если генерал-фельдмаршал не может мне ничем помочь, — вставая, тихо произнес Мантейфель, — мне придется обратиться к фюреру.

— Вы вольны это сделать. — «Он тебе поможет, держи карман шире».

Часов в одиннадцать вечера фельдмаршал Модель связался по рации с Гитлером в «Орлином гнезде». Он собирался твердо заявить, что наступление не увенчается успехом, да язык не повернулся. Он просил фюрера срочно прислать пополнение, чтобы развить успех, достигнутый под его руководством. Фюрер настаивал на захвате Бастони любой ценой, умалчивая о резервах, которых не было.

Зепп Дитрих безутешно сидел в подвале и прислушивался к взрывам огромных американских фугасов.

Карл Маркс сказал, что история повторяется дважды: сначала это трагедия, затем — фарс. Так было и с первым и вторым наступлениями вермахта в Арденнах.

Гитлер не хотел видеть, что его последняя карта бита. В своей западной ставке «Адлерхорст» — «Орлиное гнездо», расположенной в конце заброшенной с виду долины в одном-двух километрах от замка Цигенберг близ Бад-Наугейма, «первый солдат рейха» чувствовал себя теперь почти так же тревожно, как и в «Волчьем логове» — главной ставке, где его чуть не убил граф фон Штауффенберг. Но он прятал растущую тревогу за фасадом наигранного оптимизма. Фарс продолжался: Гитлер торжествовал иллюзорную победу в Арденнах вместе с вездесущим

Мартином Борманом и непременными статистами — Кейтелем и Йодлем. Хваленая немецкая организация летела ко всем чертям, тысячелетний рейх разваливался на двенадцатом году своего существования, но здесь, в бетонном мешке ставки, еще соблюдалась видимость заведенного порядка. В ящиках лежали похожие на снаряды бутылки французского шампанского к рождеству и Новому году. Рассылались приглашения министрам и маршалам. Гитлер жил по обычному распорядку: вставал в полдень, ложился за полночь. Жевал без аппетита свою вегетарианскую пищу, запивая ее минеральной водой. Даже от пива отказывался. Читал Фридриха Великого, уповая, что и его, как великого Фрица, спасет чудо.

Пожалуй, даже при тотальной мобилизации не взяли бы такого одряхлевшего человека в ряды доблестного вермахта. Не раз в своих речах называл он себя «первым солдатом рейха», однако не мог забыть свою тайну: 5 февраля 1914 года призывная комиссия в австрийском городе Зальцбурге, подвергнув Гитлера медицинскому осмотру, признала его полностью негодным к военной и вспомогательной службе по причине крайне хлипкого здоровья. Но Гитлер немедленно поехал в Мюнхен и настрочил прошение королю Баварии, умоляя зачислить его в ряды действующей армии. Вскоре он получил приказ явиться в штаб 16-го королевского баварского пехотного полка для прохождения воинской службы. На войне он получил одно легкое ранение, был отравлен газами, отчего временно ослеп. Четыре года на фронте подорвали его и без того хилое здоровье. Первые же серьезные испытания, начиная с тяжелого поражения под Москвой, сильно ударили по его организму. Он стал жаловаться на постоянные головные боли, переболел желтухой. Не давали покоя гнилые зубы. В середине сентября, когда союзники вступили на территорию рейха, «первый солдат» свалился с сердечным приступом.

Гитлер все больше терял контакт с реальностью, все чаще и чаще отгораживался от нестерпимо страшной для него действительности. Он сильно сдал после покушения 20 июля, еще больше горбился, заметнее, как в пляске святого Витта, дергалась левая рука, которую он стыдливо придерживал трясущейся правой рукой. В поредевших темно-каштановых волосах стало больше седины. Он так исхудал, что китель болтался на нем. Водянистые, припухлые голубые глаза то старчески гасли, то вспыхивали прежним магнетическим огнем, и тогда они казались синими. Речь то вяло спотыкалась, едва плелась и скрипела, то бурно фонтанировала, почти как в прежние времена. После того как во время взрыва в бункере 20 июля ему порвало барабанные перепонки, он прикладывал руку к уху. В свои пятьдесят пять лет он казался глубоким стариком.