Александр Соколов - Пацифист. Берта

Бежать? Как это - бежать? Приставить карандаш-накопитель к задним колесам бронетранспортера, как это сделал Хромов? И все, дело сделано? О чем ты говоришь? Если не он, Женя Миляев, если не его друзья, если не местные хулиганы Мишка Сорока и Петро Лукьянчук, если не летчики, уцелевшие в Афганистане, и теперь, несмотря ни на что, летающие к реактору по нескольку раз, если не химики-солдаты, если не офицеры и генералы, которые будто позабыли о субординации и не командовали, а скорее, просили, если не ученые, если не Легасов и Велихов, наконец, - так кто же тогда? Кто?!

Никуда он не побежит. Он останется здесь до конца, а сегодня будет праздновать победу, пусть маленькую, но такую важную. Пусть уходят те, кто дрогнул. И не надо осуждать их.

В палатке спали уставшие ребята, его боевые друзья. Женя стал вглядываться в их лица, стараясь запомнить навсегда перед долгой разлукой: срок службы выходит.

Вот сводит к переносице белесые брови Арвид Звайзгне, шевелит во сне узкими губами Расим Хайретдинов, подрагивают пухлые веки Кубаткула Токаева, черные, как смоль, усы Гиви Кабаидзе шевелятся при дыхании. Иван Нечипоренко серьезен, словно и не спит вовсе, а продолжает копать землю. Игорь Лихо-лет улыбается, - наверное, снятся ему родные забайкальские Улеты, прозрачная речка Ингода, а на берегу резвятся его дети. Что снится Роману Балаеву, куда унес его цыганскую вольную душу крепкий чернобыльский сон?

Спят солдаты, друзья. Это последние их армейские сны. Но, может быть, и там, на гражданке, будут долго еще сниться последние дни службы, и будут тревожиться жены, и успокаивать их среди ночи. Эти дни принадлежат им навечно.

На аэродроме прибывших встречали майор Винокуров, прапорщик Циба, капитан Скворцов. Пожимали руки каждому. Женю Циба обнял по-родственному.

- Вы достойно выполнили свой долг, ребята. Вам не в чем себя упрекнуть, - у майора дрогнул голос.- Мне доложили о мужестве рядового Свинцицкого. Это подвиг. И награжден он будет, и вам всем наградой - спасенная жизнь. Здоровья вам, ребята. Самое главное - здоровья.

Петро Лукьянчук обратился к Винокурову по-военному, забыв, что стоит в мятом пиджачишке и линялой кепке-таллинке:

- Товарищ майор, а нам куда прикажете?

- Сначала баня для всех, переоденетесь в форму, отдохнете в казарме, а завтра - в полк.

- Но мы бы домой…

- А где он сейчас, ваш дом?

- Як где? - удивился Мишка Сорока, отстранив чуть в сторону друга. Махнул рукой в сторону деревни. - Вон наши хаты.

Майор грустно покачал головой:

- Не ваши это хаты теперь, Миша. «Зона» нынче здесь, тридцать километров в радиусе. Вокруг устанавливаются посты, солдаты внутренних войск тянут вокруг «колючку», так что…

Мишку передернуло от знакомого слова «зона», да и не только его.

После бани Женя подошел к Цибе, попросил отпустить в деревню.

- Так пусто же там. Только химики дома моют,-› потом вдруг отвернул голову. - Все к чертовой матери: и труд, и дом, и кладбище, сады, поля, речку. Все! Не смогу я нигде на новом месте прижиться. Видит бог, не смогу. Здесь останусь, покуда не выгонят, а выгонят, на вахту попрошусь. Нет мне, Женя, жизни на новом месте, к этому прирос. А ты иди. Погляди своими глазами. Я тебя понимаю.

Миляев шел дорогой, по которой не раз и не два бегал утренние кроссы. На этой дороге не раз прощался с Оксаной.

Деревенская улица была пуста, точно и не село это, а музей народного зодчества, закрытый на санитарный день. Нет посетителей, нет никого. Цветут яблони в садах, обелили едва зеленую траву упавшими лепестками. Буйствует распустившаяся сирень - как ее много! Упругие гроздья свисают над заборами, источают пьянящий, терпкий запах. Жасмин белеет благородно, словно ведет давний спор с сиренью - кто красивее цветет.

Миляев пошел дальше. У знакомых ворот екнуло под сердцем. Химики сюда не дошли пока, и это обрадовало. Значит, еще не вытоптали землю, не смыли следы его ног и ног Оксаны. Тихо скрипнула калитка, отозвалась эхом в пустом дворе. Навстречу с громким, заливистым от радости лаем бежал по двору Рябчик, катился бело-рыжим комком, а подбежав, завертелся вокруг Жени, и повизгивал, и бил хвостом о землю, и захлебывался, и подпрыгивал.

- Рябчик… - Женя опустился на одно колено, и пес лизнул его в лицо, потом припал к земле, положил голову на передние лапы.

Женя гладил его по голове, и вздрагивали черные шишечки бровей на рыжей морде собаки. И было в этих глазах и непонимание, и радость, и тоска.

Женя поднялся: