Александр Соколов - Пацифист. Берта

Заводилой в том стане был, конечно, Лиходеев. Он горячился, но вперед не высовывался - у многих «молодых» тоже в руках были ремни.

- Ну вы, салаги! Всех на колени поставим.

- Попробуй, - спокойно ответил Нечипоренко.

- Да кто ты такой? - подскочил к нему отсидевший трое суток на гауптвахте Казарян. Он не успел замахнуться, как Иван четко поставленным крестьянским ударом свалил его с ног.

«Старики» явно не ожидали такого поворота событий и стояли бы так еще долго, если б не сержант Серегин. Он поднялся со своей койки, подошел к возбужденным солдатам и строго сказал:

- Отбой команда была!

- Но, Леша, ты знаешь, что эти пацаны… - попытался было оправдаться Лиходеев, но сержант оборвал его:

- Я что, неясно сказал?!

Серегин имел право командовать, и не только лычки на погонах давали такое право - в рукопашном бою он, боксер, одолеет в роте любого, с ним не поспоришь. Наверное, потому опытный Циба и назначил его заместителем командира взвода - авторитет сержанта был всесторонним.

«Старики» обиделись на сержанта, но подчинились, разошлись, недовольные, что не получилось воспитательного мероприятия, а «молодые» обнялись - пусть это была маленькая, но победа, их совместная победа.

«Старики» присмирели, а к осени, когда пришла им пора увольняться, неожиданно потянулись к Жене по весьма поэтическому делу - просили («деды» просили!) оформить им «дембельские» альбомы. Что это такое, Женя не знал, никогда даже не думал, что этот самый альбом для увольнения в запас солдат едва ли не реликвия.

Каждый просил оформить так, чтобы ни у кого другого не повторялось. Приносили стихи собственного сочинения, фотографии сослуживцев и девчонок, разные картинки, вырезанные из журналов, и Женя монтировал снимки, оформлял страницу за страницей, украшая их в стиле кич то гвардейской лентой, то лавровыми листьями, рисовал березки и девчат под ними с грустными глазами, гору Арарат для Казаряна, а когда принес свой альбом в красной обложке Лиходеев, Женя посмотрел на него таким взглядом, который мог означать только одно: «А не пошел бы ты, парень…»

- Ну, ты это… - не нашел что сказать разжалованный перед самым дембелем бывший ефрейтор. - Ну ты… кончай…

Бог с ним, будем считать, что Лиходеев извинился за прошлое. Женя нарисовал ему на первой странице пикирующий вертолет, из-под брюха которого вырывались огненные ракеты, чем Лиходеев был безумно доволен.

А лейтенант Капустин избегал встречаться с Женей взглядом. И тому была причина, о чем Миляев старался не вспоминать, а вспомнив, краснел.

…Ирина-киевлянка пришла к нему на «точку». Она подождала, когда уйдет смена и Женя останется один. Постучала в дверь домика, вошла. Миляев удивился, что она не побоялась, пошла за семь километров от села.

- Привет, - сказала Ира. Женя даже привстал со стула.

- П-привет.

- Скучаешь?

Он промолчал.

- Ты не рад? - И прижалась к нему, обвила руками его шею.

Что было, то было, и голова кругом пошла, и от такой неожиданной близости женщины хотелось кричать, а ее податливость просто ошеломила, и появилось ощущение полной свободы, может быть, оттого, что вокруг ни единой живой души…

Неслышно - на велосипеде - приехал на «точку» проверить несение службы лейтенант Капустин. Он еще в окошко увидел, что солдат не один, и поэтому постучал в дверь, подождал, пока выйдет Ирина, зашел в домик и - с порога:

- Я снимаю вас с наряда и арестовываю на трое суток.

Затем он вызвал по телефону машину с дежурным по части, сел на табурет у стола и сидел так молча до того времени, пока не прибыла машина и прапорщик Пивень не увез арестованного.

Лейтенант никому не доложил о настоящей причине ареста, свое решение объяснил тем, что солдат спал во время несения службы.

Женя написал письмо матери, что отсидел на гауптвахте, весело написал, с философским юмором, этим ерничеством пытаясь снять с души тяжесть.

Увольняясь в запас, старший сержант Серегин отвел в сторону Женю, крепко пожал руку и сказал:

- Ты молодец. Тогда ночью, если бы ты спасовал, я бы сам, наверное, набил тебе морду. А ты поступил как мужчина. Так и дальше держись.

Мелькнула в его улыбке золотая фикса.

«Дембеля» уехали на станцию Тетерев. Все были в новых начесанных шинелях, в ботинках с набитыми каблуками, щеголеватые и снисходительные сейчас к «молодым». Провожая их, Миляев подумал: «Иногда я поступаю как мужчина, а иногда… Даже вспоминать тошно…»

Он действительно не знал, как себя называть после того случая на «точке». Несколько раз Миляев порывался подойти к лейтенанту, объясниться не как с командиром, поскольку в их отношениях было замешано нечто другое, а как с мужчиной, соперником, черт подери! И понимал он, насколько сложно было Капустину строить с мим отношения, чтобы не сбиться на личное. Ведь теперь даже справедливое замечание Женя был вправе расценить как месть.