Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

Перед мысленным взором Александра ясно встали лица его четырёх братьев и отца, умерших от голода в страшном 1933 году. Большая семья Романцовых тогда уменьшилась ровно наполовину. Выжили, помимо шестнадцатилетнего Сашки, его мать, старший брат Федька и две сестры. От этой жуткой трагедии он не мог оправиться ещё целый год. По ночам снились измученные голодом два самых младших братишки и слышались их слабые, плаксивые голоса, просившие есть.

— Мамка, кушать хочу…

— Мамка, хлебушка бы хоть трошки…

От этих снов и голосов невозможно было никуда деться. Потом они почти пропали, но время от времени вновь возвращались, терзая душу.

Именно поэтому Александр сразу после окончания семилетки поступил на курсы агрономов и после работал в родном колхозе. Чтобы больше никто не голодал! Нигде и никогда…

Но вышло так, что он сменил свою агрономскую кепку на пограничную фуражку. В 21 год был призван в пограничные войска НКВД СССР.

Уже позже, когда служил на границе, он часто размышлял о том, почему так вышло, пытался понять причины возникшего в СССР голода. Ведь в одной только их Лиховке в ту кошмарную зиму умерло несколько десятков человек. Но доходили слухи, что и в других деревнях и сёлах Днепропетровской области происходит то же самое. А уже несколько лет спустя он узнал, что голод тогда охватил не только некоторые области Украины, а ещё часть Белоруссии, Западную Сибирь, Поволжье и Северный Казахстан. Похоже, голодная смерть зимой 1933 года постигла очень большое количество советских крестьян и колхозников. Возможно даже, счёт шёл на десятки и сотни тысяч.

Но как могла произойти такая большая катастрофа? Ведь правительство в газетах и по радио постоянно сообщало о новых успехах и достижениях. Тогда откуда взялся этот проклятый голод?.. И поневоле Александр склонялся к ужасной мысли, что само правительство и было в этом виновато. Ведь было же это беспощадное и во многом дурацкое «раскулачивание», когда в «кулаки» записывали чуть ли не каждого, кто имел справное хозяйство, потому что семья трудилась день и ночь, а не лодырничала, как многие из тех, кто записывался в колхозы. Ведь было, было!.. А ещё он помнил, хоть и был тогда пацаном, что в 1932 году колхоз сдал государству почти весь собранный хлеб. Родители говорили, что вышло какое-то постановление, и председатель ничего не мог сделать, потому как сам боялся, что его запишут во вредители. Но зачем всё это делалось, и кому это было нужно? Ведь не могли же в руководстве страны не понимать, к чему может привести такая политика? А если понимали, то почему тогда это творили?..

Ответов на все эти вопросы Александр не находил и старался ни с кем на эту тему не говорить…

Подошёл Васильев, который выглядел озабоченным.

— Вот, немного подкормили, — кивнув на детей, пояснил Александр.

— Да вижу, вижу. — Ротный вздохнул. — Поступил приказ командира полка экономить продукты.

— Значит, будем экономить.

Александр не стал ничего переспрашивать. И так было понятно, что ни с того ни с сего подобный приказ не поступит. Видно, со снабжением возникли какие-то трудности…

К вечеру метель впала в настоящее неистовство, но через час притихла, словно сама притомилась от собственного буйства.

Когда начали сгущаться сумерки, полк подошёл к ещё одной деревушке, которая тоже почти полностью была разрушена. К счастью, в деревне отыскалось несколько более-менее уцелевших домов и сараев, где разместилось около половины личного состава. Остальным пришлось ночевать прямо в снегу, и вот здесь-то вспомнили всё то, чему пограничников учили на Урале. Впрочем, многим и на границе не раз приходилось сидеть зимой по двое-трое суток в дозорах и секретах — в снежных норах, похожих на медвежьи берлоги. Так что ночёвка без крыши над головой в такую погоду никого не пугала.

Но роте Васильева повезло — её определили в просторный, частично повреждённый колхозный коровник, в котором, конечно, никаких коров давно не было. Спать легли на деревянном полу, покрытом тонким слоем ржаной соломы.

Несмотря на сильную усталость, сон долго не приходил. В голову опять лезли разные раздумья — о прошлой довоенной жизни, о службе на границе, о войне. Потом Александр вспомнил свою свадьбу, сыгранную в отряде всего за две недели до отправки на Урал, и все его мысли тут же переключились на жену Клавдию.

Провожая Александра, Клавушка рыдала у него на груди и не хотела отпускать.

— Боюсь я за тебя, Сашенька, — всхлипывая, сказала она, и взгляд её при этом был бесконечно несчастным. — Ой, боюсь!.. Не хочу второй раз вдовой ходить…