Павел Загребельный - Европа-45. Европа-Запад

Он залаял таким страшным басовитым голосом, что все в траттории вздрогнули.

— Собачий лай — моя профессия,— продолжал старик, позабыв о спагетти, а только смачивая сухие губы вином.— Я лаю всю свою жизнь. В театре, по радио, в студии звукозаписи, в кино. Я лаю с пластинки, с магнитофонных лент, с экранов.

Лаю, чтобы заработать себе на жизнь. А после этого люблю живую речь слушать. Люблю поэзию, длинные, певучие, велеречивые стихи, даже во сне читаю стихи и... до смерти могу заговорить каждого, кого встречу. Ибо знаю, что скоро кончится речь и начнется лай. Вы не боитесь, что я вас заговорю? Не обращайте внимания на мои слова. Пусть они послужат как бы аккомпанементом вашим чувствам. Как только я вошел в эту тратторию и увидел вас, я решил: вот пара, которой не помешает моя болтовня. Наоборот, поможет забыть обо всем, отгородиться от всего света. Ведь вы любите друг друга, не правда ли?

Пиппо покраснел. Старик выразил то, что не могло найти слов в его сердце, неопределенное желание вылилось в такое простое слово «любить», и этим словом исчерпались все его чувства к Клодине. Он покраснел от неожиданности и оттого, что посторонний человек заглянул в его сердце и увидел там то, чего он сам еще не видел, боялся увидеть...

— А если и любим, то что? — не растерялась Клодина, и ее рука шевельнулась под ладонью Пиппо.

— Вот и прекрасно! — воскликнул дон Гайярдоне.— Если б у меня была дочь, я бы с радостью отдал ее руку такому славному партизану, как Пиппо. Но мадонне не угодно было осчастливить меня дочерью, не дала она мне и счастья... Да и кому нужен человек, пролаявший всю жизнь?

Но я всегда мечтал о счастье и не имел его. Знал лучших поэтов, стремился к красоте жизни, политике и... только лаял. Лаял при королеве и Муссолини, лаю при американцах, буду лаять при всех партиях и всех правительствах. Люди любят лай — это сближает их с природой, дает ощущение единения с ней, того самого чувства единения, которое они давно потеряли, но о котором вечно бредят. Но, как сказал Овидий, хотеть мало, надо добиваться...

Пиппо не слыхал слов дона Гайярдоне. Он смотрел на Клодину. Она не казалась красивой. Такая, как все итальянские девушки. Как любая из них. И он любил ее за это. Она похожа на мальчишку. Худощавая, невысокая, с острыми плечами. И он любил ее за это. Когда смотрел на нее, ему казалось, что на нее смотрят все. И он любил ее за это. Она не обещает ничего, она просто манит. И он любил ее за это.

— Клодина,— сказал он, наклоняясь к ней,— Клодина, я люблю тебя.

Дон Гайярдоне цитировал чьи-то стихи. Длинные и многословные стихи, которые были лишены для этих юных людей всякого смысла. Зачем длинные стихи, если достаточно одного слова?

— И я тебя люблю,— прошептала она.

Пиппо сжал ей руку.

— Знаешь что? — вдруг сказала она.— Давай пойдем к моей матери.

— Так сразу и пойдем? — удивился он, вспомнив, что ехал к своей маме и не добрался до нее.

— Так сразу и пойдем. Я не отпущу тебя!

Он хотел сказать, что тоже никуда не отпустит ее от себя, но промолчал. Генуя тонула сегодня в радости и забавах, а он утонул в наибольшей радости своей жизни.

— Чего же ты молчишь? — дернула его за руку Клодина.

— Идем,— сказал он.

— Сейчас же!

— Ладно.

— Вы меня оставляете? — жалобно спросил дон Гайярдоне.— Неужели вам не нужен свидетель?

— Какой свидетель? — удивилась Клодина.

— О, свидетель перед богом и людьми! Чтобы чистота не была фальшью, а правда — грехом. Вы идете к своей матери, а от нее — к священнику.

— Откуда вы взяли, что мы пойдем к священнику?

— Потому что вы поженитесь.

— Но мы этого не говорили!

— Этого и не нужно говорить. Достаточно того, что вы идете к своей матери. Или, может, вы не хотите взять свидетелем дона Гайярдоне? Боитесь его болтливости? Но если хочешь, чтобы курица снесла яйцо, терпи ее кудахтанье.

Клодина посмотрела на Пиппо: что говорит этот странный старик? Неужели это все правда?

Пиппо усмехнулся и прикрыл веками глаза. Правда.

— Ты где-нибудь видел такие ноги?

— Только в кино.

— Ну так насмотрись наяву.

— Смотрю.

— Ну и что?

— Ну и ничего.

— Как это ничего? Может быть, ты скажешь, что у меня ноги некрасивые?

— Красивые.

— Может быть, скажешь — не прямые?

— Прямые.

— Видишь, какие они, когда я без юбки?

— Вижу, если это не видение.

— Я тебе покажу, видение. А теперь — в юбке.

— Смотрю.

— Что ты видишь?