Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

На полях схемы указаны десятка три адресов, примерно, столько же фамилий и дан кой-какой комментарий. Такой, скажем: «Алушта — связной Хачатурян вручал Ткачеву К. (рыбак дядя Костя)».

Скуповато, не правда ли? К сожалению, в некоторых случаях нет и фамилий, просто говорится, что газета вручалась шоферу, связному, родственнику… Кто эти люди? Как жаль, что в свое время по разным причинам к этому не был проявлен интерес, и сам вопрос сегодня звучит во многих случаях почти безнадежно.

Надо сказать, что в Крыму существовали и другие организации, выпускавшие свои печатные издания. Но происходило это во второй половине сорок третьего года и они были связаны с Большой землей, им помогали, о них знали. (Ялтинцы, как, кстати говоря, и севастопольцы) оказались в особом положении…

Однако карта-схема все же существует и есть бесценные записи бесед с некоторыми участниками событий, сделанные хоть и не по свежим следам, но все-таки еще в пятидесятые годы, есть отрывочные воспоминания, письма. Все это — трудами главным образом двух женщин.

Мне кажется, я могу даже проследить, как одна из них — Мария Сергеевна Борцова — «вышла» на эту тему, заболела ею. Приехала в Ялту через десять лет после окончания войны, поступила работать в краеведческий музей — тихую, спокойную обитель, где все сложилось, устоялось, всему найдено свое место: это — в экспозицию, а то — в запасники, в фонды. В экспозицию для всеобщего обозрения — главное и бесспорное. Музейная экспозиция — это ведь признание, высокая степень признания. И благодарность, и память. Второстепенное, а тем более сомнительное, — что в фонды, в архив, а что на рабочий стол…

Все было до прозрачности ясно. В правом приделе бывшего костела, отведенном для Великой Отечественной войны, все казалось незыблемым и стояла холодновато-торжественная музейная тишина. Логическая постройка экспозиции выглядела вполне завершенной и такой же прочной, как каменная кладка стен этой церкви. Ни малейшего зазора, ни щелочки. Цитаты, портреты, пояснения, документы, оружие, личные вещи… — продуманно использован каждый квадратный сантиметр площади.

Ничто не располагало к переменам, и все-таки они произошли. Вдруг обнажился некий временной провал примерно в год — с лета 1942-го, когда, как мы знаем, был оставлен Севастополь, до лета 1943-го, когда в Крыму с новой силой вспыхнула партизанская борьба. Собственно, он всегда существовал, этот провал, только его обманчиво заилило, а тут опять: что же происходило в этом промежутке?

Вся страна воевала, и ее титаническая борьба отразилась в словах: Сталинград, Курская дуга, Северный Кавказ. Было известно о тяжелейших испытаниях партизан и подпольщиков этого периода в горных лесах и степных районах, в Симферополе, Феодосии, Севастополе… Но неужели на нашем южном побережье царили в это время тишь да гладь?

Не могло быть такого! Да такого и не было. Но что же было? Это бывшее возникало сперва как-то размыто, бесформенно и странно. Приходили люди, которые говорили о подполье, о борьбе, а сами порой не имели даже медали «За победу над Германией». Речь шла о благородстве и подвигах, о молчании под пытками, об арестах и казнях, которыми гитлеровцы пытались сломить сопротивление наших людей, но так и не смогли этого добиться. И все это в самый трудный период войны, за сотни километров от фронта, в зеленом курортном городке, уютно расположившемся на берегу красивой бухты. Назывались имена, показывались странные удостоверения, скрепленные еще более странной самодельной печатаю с надписью — «Орггруппа ЮБК»…

Что за орггруппа? Кто ее создал? Кто ею руководил?

Оказалось, что «иных уж нет, а те далече»…

Но ни одна встреча, ни одна беседа не проходила впустую. Наполнилась записями, фамилиями, адресами сначала одна общая тетрадь, потом вторая, третья. Полетели письма-запросы, начали приходить ответы. Стала наконец вырисовываться общая картина, все чаще повторялось одно имя — Казанцев.

Не буду судить — хорошо это или плохо, но Мария Сергеевна начисто лишена амбиций. Это милый, доброжелательный, домашний, я бы сказал, человек. Она не совершала открытий, а всего лишь делала свое дело: встречалась, выслушивала, записывала. Будущий исследователь, может быть, посетует на неполноту и обрывочность записей, на противоречия, которые встречаются в них, но в рабочем материале это неизбежно. Для меня ее записи оказались бесценным подспорьем. И если стоит о чем-либо пожалеть, то лишь о том, что М. С. Борцова оставила эту работу. Что поделаешь!