Виктор Некрасов - В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями]

— Ничего, я знаю, — говорит Игорь,— все равно надо кому-нибудь из командиров остаться.

Он стоит, засунув руки в карман, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.

— А я думал — Саврасова. Впрочем, ладно. — Ширяев не договаривает, поворачивается к Седых: — Ясно, орел? Останешься здесь со старшим лейтенантом. Лазаренко тоже останется — ребята боевые, положиться можно. Сам видишь — один Филатов остался. Будете прикрывать. Понятно?

— Понятно, — тихо отвечает Седых.

— Что понятно?

— Останусь прикрывать со старшим лейтенантом.

— Тогда по местам. — Ширяев застегивает воротник гимнастерки — становится совсем холодно. — Вот на тот садись, только перетащи его. Тут, где максим, лучше. Готовь людей, Саврасов.

Саврасов отходит. Я не могу оторваться от его колен — они дрожат и дрожат мелкой, противной дрожью.

— Долго не засиживайтесь, — говорит Ширяев Игорю. — Час, не больше. И за нами топайте. Строго на восток. На Кантемировку.

Игорь молча кивает головой, раскачиваясь с ноги на ногу.

— Пулемет бросайте. Затвор выкиньте. Ленты, если останутся, забирайте.

Через пять минут сарай пустеет. Я с Валегой тоже остаюсь. Ширяев уходит с четырнадцатью бойцами. Из них четверо раненых, один — тяжело. Его тащат на палатке.

Дождь перестал. Немцы молчат. Воняет раскисшим куриным пометом. Лежим с Игорем около левого пулемета. Седых, установив пулемет, поглядывает в окно. Валега попыхивает трубочкой. Потом вытаскивает сухари и фляжку с водкой. Пьем по очереди из алюминиевой кружки. Опять начинается дождь.

— Товарищ лейтенант, а правда, что у Гитлера одного глаза нет? — спрашивает Седых, смотря на меня своими ясными, детскими глазами.

— Не знаю, Седых. Думаю, что оба глаза на месте.

— А Филатов, пулеметчик, говорит, что у него одного глаза нет. И что он даже детей не может иметь…

Я улыбаюсь. Чувствуется, что Седых очень хочется, чтоб действительно было так. Лазаренко снисходительно подмигивает одним глазом.

— Його газами ще в ту вiйну отруiли i взагалi вiн не нiмець, вiн австрiяк, фамiлiе в нього не Гiтлер, а складна якась — на букву «ш». Правильно, товарищ лейтенант?

— Правильно. Шикльгрубер — его фамилия. Он тиролец…

Седых натягивает на себя гимнастерку.

— А его немцы любят?

Я рассказываю, как и почему Гитлер пришел к власти. Седых слушает внимательно, чуть приоткрыв рот, не мигая; Лазаренко — с видом человека, который давно все это знает; Валега курит.

— А правда, что Гитлер только ефрейтор? Нам политрук говорил.

— Правда.

— Как же это так?.. Самый главный — и ефрейтор. Я думал, что политрук врет.

Он смущается и принимается за мозоль. Мне нравится, как он смущается.

— Ты давно уже воюешь, Седых?

— Давно-о. С сорок первого, с сентября.

— А сколько же тебе лет?

Он морщит лоб.

— Мне? Девятнадцать, что ли. С двадцать третьего года я.

Оказывается, он еще под Смоленском был ранен в лопатку осколком. Три месяца пролежал, потом направили на Юго-Западный. Звание сержанта он получил уже здесь, в нашем полку.

— Ну и что же, нравится тебе воевать?

Он опять смущается и, улыбаясь, пожимает плечами.

— Пока ничего. Драпать вот только неинтересно.

Даже Валега и тот улыбается.

— А домой не хочешь? Не соскучился?

— А дома что? Девчата. Больше ничего.

— Значит, не хочешь домой?

— Чего! Хочу… Только не сейчас.

— А когда же?

— А чего ж так приезжать? Надо уже с кубарем, как вы.

Валега вдруг приподымается, смотрит в окно.

— Что такое?

— Фрицы, по-моему. Во-он, за бугром…

Левее нас, в обход, движутся немцы. Перебежками по одному. Игорь наклоняется к пулемету. Короткая очередь. Спина и локти у него трясутся. Немцы скрываются.

— Сейчас из минометов начнет шпарить, — вполголоса говорит Лазаренко, отползая к своему пулемету.

Минуты через две начинается обстрел. Мины ложатся вокруг сарая — внутрь не попадают. Немцы опять пытаются перебегать. Пулемет подымает только небольшую полоску пыли. Дальше этой полоски немцы не идут. Так повторяется три или четыре раза.

Лента приходит к концу. Выпускаем последние патроны и поочередно вылезаем в заднее окно. Седых, Игорь, Валега, потом я. За мной — Лазаренко.

Когда сползаю с окна, рядом разрывается мина. Прижимаюсь к земле. Что-то тяжелое наваливается сзади и медленно сползает в сторону. Лазаренко ранен в живот. Я вижу его сразу ставшее белым лицо и стиснутые крепкие зубы.

— Капут… кажется… — Он пытается улыбнуться. Из-под рубашки вываливается что-то красное. Он судорожно сжимает его пальцами. На лбу выступают крупные капли пота.