Александр Васильев - Песнь о Перемышле [Повести]

Грохот был страшный, тем не менее я ухо навострил, в перерывах между залпами слышал еще раза два наш пулемет. Потом он замолчал. А потом, не помню кто, пробегая мимо, крикнул, что лейтенанта убило…»

Лена молча подвигает ко мне еще одно письмо. Оно — из-под Москвы, от Василия Васильевича Мазаева. Это уже ей.

«Уважаемая Елена Петровна!

Вы просите меня рассказать о последних минутах жизни вашего отца, всеми нами любимого командира, тов. Нечаева П. С. Просьбу вашу выполняю, хотя говорить об этом тяжело.

Когда начальник заставы тов. Патарыкин А. Н. приказал мне идти с тов. Нечаевым, я пошел с радостью, чтобы не дать ему в опасности быть одному. По дороге тов. Нечаев зашел к себе на квартиру взять запасные диски для автомата. В то самое время я увидел, что немцы начали наступление, сказал об этом лейтенанту, и мы побежали проходным двором к спуску и вступили в бой.

Про этот бой вам написал тов. Патарыкин, я повторяться не буду. Лишь про последние минуты скажу. Каждый из нас понимал, что тов. Нечаев, ваш папа, идет на верную смерть, выходя из укрытия. Он не послушался предупреждения, приказал мне молчать, а я, как рядовой боец, по уставу обязан был выполнять приказание. Но, если сказать честно, то не было другого выхода, мы это тоже понимали. Кто-то должен был решиться первым. Не сделал бы он — другой решился бы, может, и я. Только он сделал это раньше всех, потому что был наш командир и имел такой быстрый характер.

Позицию выбрал правильно, теперь ничего не мешало. Немцы сначала не ожидали — очень их этот маневр ошарашил. Паника, конечно, была сильная, положил он их, а, сказать точнее, намолотил на мосту, как снопов на току. И „мутер“ кричали, и руки поднимали, и офицер в черном сам в своих стрелял.

Только война есть война: засекли точку и накрыли товарища лейтенанта минометным огнем. Вижу, он от пулемета отвалился, лежит на боку, рукой знак делает — себе замену зовет. Я подполз и не знаю: его спасать или за пулемет ложиться? Лег. А пулемет не работает: ствольную коробку вместе с прицелом повредило… Хотел оттащить лейтенанта в будку — он и это не разрешил. Скомандовал: „Иди, немцев бей! О себе сам позабочусь“. Все же я уложил его за бугорок, побежал к мосту.

Бились мы с фашистами до последних сил, однако врага не удержали. Просочился, как грязь сквозь сито. Трое или четверо гитлеровцев бросились к лейтенанту — добить его, а может, в плен взять. Я взял переднего на мушку, только выстрелить не успел. Бросил лейтенант гранату — взорвал и себя, и подбежавших к нему гитлеровцев… одним словом погиб. И немцев прикончил».

Это все — о том, что было тогда. На следующий день, двадцать третьего июня, когда наши пограничники, уже вместе с пехотинцами, артиллеристами и ополченцами, вышибли немцев из города, в центре, на площади Рынок, похоронили убитых. Но через неделю Перемышль был оккупирован фашистами, которые не пощадили не только живых, но и мертвых. Местные жители рассказывали, что по приказу немецкого коменданта останки наших воинов были извлечены из земли и увезены куда-то.

— Не могла даже цветы положить на могилу, — говорит Тамара Викторовна, которая недавно была в Перемышле. — Положила их на то место на берегу, где его убило.

На фотографии я вижу это место — серый бугристый берег с редкими пучками травы, серую реку. Прозаический пейзаж, даже не верится, что когда-то здесь был совершен подвиг, о котором и сейчас, много лет спустя, пишут в газетах и книгах, сочиняют песни.

Я вижу слезы в глазах людей, стоящих на этом, ныне мирном, берегу, людей, переживших все четыре года войны, десятки, а может быть, сотни боев.

Нет, они ничего не забыли — это видно по лицам ветеранов, приехавших сюда издалека — с Волги, из-под Ленинграда, с Каспия, приехавших, несмотря на возраст и болезни, ради первой и, кто знает, возможно, последней встречи в городе, где для них началась война.

И это не причуды человеческой памяти, а извечный закон сердца, не забывается все «первое» — первый бой, первый подвиг…

И первая любовь! Тамара Викторовна рассказывает мне о ней так, словно все это было вчера: его приезд, смешное ухаживание, скоропалительная свадьба. «Ворвался, как вихрь!» А потом к ней пришло настоящее чувство — она хранит его до сих пор, постаревшая, но еще красивая, женственная, не огрубевшая от ударов судьбы.

Живет она вдвоем с Леной, родившейся в начале сорок второго, через восемь месяцев после гибели отца. Здоровье у Лены слабое — сказался, видимо, Перемышль, пережитое матерью горе, эвакуация под огнем, невзгоды войны. Ей дорога память об отце, которого она знает по рассказам, дорога переписка с многочисленными друзьями — боевыми товарищами отца и теперешними пограничниками, с писателями и журналистами, с режиссером телевидения, готовящим передачу о лейтенанте Нечаеве, с сибирскими пионерами, оборудующими у себя в школе уголок боевой славы, и поляками, гражданами Перемышля, ныне польского Пшемысля, установившими на свои средства памятник на месте гибели Петра и его боевых товарищей.