Виктор Смирнов - Жду и надеюсь

Остродраматическое движение сюжета — особенность и достоинство повести «Жду и надеюсь».

В отряде Шурку звали Домком — производное от Доминиани, трудно произносимой иноземной фамилии, которую носил его отец, выходец из богатого и знатного до революции рода, однако непошедший ни за богатством, ни за знатностью, кое богатство человеку приносит, а избравший другой путь — вместе с народом. Вначале, может быть, и не столь осознанно избравший, однако никогда не свернувший с него в дальнейшем. Даже в годы гитлеровской оккупации Киева. Офицер на империалистической войне, инженер-фортификатор, Доминиани заболел тифом, случайно попал в руки доброй украинской женщины Даны, беднячки из беднячек, был ею выхожен и излечен, и судьба, в таком случае никому неподвластная и неподотчетная, связала потом их жизненные пути тугим семейным узлом. Бывший фортификатор стал учителем математики в одной из киевских школ, а Дана, батрацкая дочь,— не чуралась никакой черновой поденки, дабы кормить семью, которая с годами прибавлялась и прибавлялась.

И несмотря на такие обстоятельства, прошлое отца крепко зацепилось за Шурку и принесло ему немало горя. При приеме Доминиани в комсомол о его «буржуйском» происхождении сказал на собрании один из лучших товарищей Шурки. Оно давало о себе знать и здесь, в отряде.

Столь подробно об этом моменте Шуриковой биографии я говорю потому, что с ним у автора связано исследование судьбы юного героя. Не нарочитая драматизация образа, а раскрытие реальных противоречий той поры, возникших вследствие особых обстоятельств времени. Иными словами, экскурс в социальную генеалогию Доминиани-старшего имеет в произведении самое непосредственное отношение к теме и проблеме доверия, решаемых писателем.

Два персонажа повести предстают полюсами этой проблемы: начальник разведки отряда Сычужный и командир отряда Парфеник-Батя.

Сычужный подозрителен к людям, особенно к тем, в биографии которых были какие-то царапины, и свою позицию объясняет спецификой работы. При более же глубоком рассмотрении оказывается, что причина этого в другом. в его натуре. Не меньше, а больше Сычужного отвечает за отряд Парфеник, но совсем по-другому подходит он к человеку — оценивает по делам, по тому, что человек есть.

Но главной темой повести «Жду и надеюсь» является тема подвига , и тема доверия только сопутствует ей, придает более сильное звучание.

Ах, Шурка-Шурик, Шурка Домок! Какой непростой, многотрудной оказалось для тебя, никогда не прятавшегося за чью-либо спину, дорога к твоему главному подвигу в жизни. К той высоте, с которой человеку открывается бессмертие…

Задание командования, цель коего состояла в том, чтобы ложным письмом обмануть немцев относительно места партизанского прорыва для выхода из кольца, они должны были выполнить втроем: Шурка, отчаянный разведчик Павло Топань и степенный «начальник всего гужевого транспорта и конского поголовья отряда» дядько Коронат,— своими характерами они как бы дополняли друг друга. Топань и Коронат погибают в короткотечном бою, Шурка остается один. Он не сомневается, что сделает все, что обязан сделать, хотя и понимает, что при этом погибнет. Боится ли Шурка? Хорошо, что автор не сделал его железобетонным, не поставил на котурны, и в этом, в частности, выражение реализма повести. Да, боится. Сознание непрестанно бомбардируют мысли: а может, и не надо нести письмо, может, и без того потрафило партизан вырваться из окружения?.. Может?.. Шурка гонит эти невольные мысли прочь. Чтобы не соблазняли. Не размагничивали. Но сильнее их зов жизни, соблазны жизни — серебряный серпик месяца на небе, лунные тени от деревьев, сизые туманцы в низинах, солнце, встающее из-за окоема, багрянец листвы на деревьях, яркая зелень озими… Картины природы Полесья у автора ярки, проникнуты поэзией, лирикой.

Щемящи для Шурки все зовы жизни, все ее голоса. И особенно голос любимой девушки, радистки Веры, что осталась в лагере: жду и надеюсь . Сколько отзвуков в сердце, какая амплитуда чувств!

Ах, Шурка-Шурик, так и стоишь ты перед глазами читателя в тревоге, тоске, в надежде на лучшее и в понимании, что надежда несбыточна, а до смерти, говоря словами поэта, четыре шага. Рельефно, отчетливо виден твой облик, потому что писатель тонко разобрался в мире твоих беспокойных мыслей, взвинченных чувств и показал каждый шаг твоего пути этой последней в твоей жизни ночи.

Еще в повести «Тревожный месяц вересень» Виктор Смирнов показал, что он неплохо владеет психологическим рисунком, показом диалектики души. В новой повести он убедительно подтвердил это. А кое в чем, например, в речевой характеристике Парфеника, в объемности сжато написанного портрета (Коронат, Топань, Сычужный), взял новую художественную высоту.